И еще: „О, сколько доставляетъ услажденія, какъ веселитъ, радуетъ и очищаетъ душу бодрствованіе — своимъ пробужденіемъ вмѣстѣ съ молитвою и чтеніемъ! Сіе наипаче знаютъ тѣ, которые во всякое время жизни своей въ этомъ бываютъ занятіи, и живутъ въ самомъ строгомъ подвижничествѣ“.
Посему и ты, человѣкъ, любящій безмолвіе, сіи указательныя мановенія отеческихъ словесъ положи предъ собою, какъ нѣкоторую цѣлъ, и къ сближенію съ ними направляй теченіе своего дѣланія. А прежде всего умудрись дознаться, что́ наипаче надлежитъ согласовать съ цѣлію своего дѣланія. Ибо безъ этого не возможешь пріобрѣсти вѣдѣнія истины; и этимъ потщись съ преизбыткомъ показать свое терпѣніе.
Молчаніе есть таинство будущаго вѣка, а слова суть орудіе этого міра. Человѣкъ‑постникъ пытается душу свою молчаніемъ и непрестаннымъ постомъ уподобить естеству духовному. Когда человѣкъ въ Божественномъ своемъ дѣланіи отлучаетъ себя на то, чтобы пребывать въ своемъ сокровенномъ, тогда посвящается онъ въ сіи таинства, и служеніе его бываетъ исполнено Божественныхъ таинствъ, а чрезъ оныя — и невидимыхъ Силъ, и святыни господствующей надъ тварями Власти. И если нѣкоторые отлучали себя на время, чтобы войти имъ въ Божественныя тайны, то были назнаменованы сею печатію. И нѣкоторымъ изъ нихъ ввѣряемо было, къ обновленію стоящихъ на средней степени, обнаруженіе тайнъ, сокрытыхъ въ недовѣдомомъ Господнемъ молчаніи, потому {181} что послужить таковымъ тайнамъ было бы неприлично человѣку, у котораго наполнено чрево и умъ возмущенъ невоздержаніемъ.
Но и святые не дерзали на бесѣдованіе съ Богомъ, и не возносились до сокровенныхъ тайнъ, развѣ только при немощи членовъ, при блѣдномъ цвѣтѣ лица отъ любви къ алчбѣ и отъ безмолвнаго ума, и при отреченіи отъ всѣхъ земныхъ помысловъ. Ибо, когда, по долгомъ времени, въ келліи твоей, среди дѣлъ труда, среди храненія сокровеннаго и среди воздержанія чувствъ отъ всякой встрѣчи, осѣнитъ тебя сила безмолвія, тогда срѣтаешь сперва радость, безъ причины овладѣвающую, по временамъ, душею твоею, и потомъ отверзутся очи твои, чтобы, по мѣрѣ чистоты твоей, видѣть крѣпость твари Божіей и красоту созданій. И когда умъ путеводится чудомъ сего видѣнія, тогда и ночь и день будутъ для него едино въ славныхъ чудесахъ созданій Божіихъ. И сего ради въ самой душѣ похищается чувство страстей сладостію сего видѣнія, и въ ономъ‑то восходитъ умъ еще на двѣ степени мысленныхъ откровеній, находящіяся въ слѣдующемъ за нимъ порядкѣ, начиная съ чистоты и выше. Сего да сподобитъ Богъ и насъ! Аминь.
СЛОВО 43.
О разныхъ предметахъ и о томъ, какая нужда въ каждомъ изъ нихъ.
Чувство духовное такого качества, что принимаетъ въ себя созерцательную силу, подобно зѣницѣ тѣлесныхъ очей, имѣющихъ въ себѣ чувственный свѣтъ. Мысленное созерцаніе есть естественное вѣдѣніе, соединенное съ естественнымъ состояніемъ: и оно называется естественнымъ свѣтомъ. Святая сила есть дарованіе солнца разсудительности, поставленнаго между свѣтомъ и созерцаніемъ. Природы суть нѣчто среднее, созерцаемое разсудительными при свѣтѣ. Страсти суть какъ бы твердая какая сущность; онѣ {182} занимаютъ средину между свѣтомъ и созерцаніемъ, и препятствуютъ при созерцаніи различать разнообразіе вещей. Чистота есть свѣтлость мысленнаго воздуха, нѣдрами котораго окрыляется внутреннее наше естество. Если умъ нездравъ въ естествѣ своемъ, то недѣйственно въ немъ вѣдѣніе, какъ и тѣлесное чувство, когда отъ какихъ‑нибудь причинъ повреждено, теряетъ зрѣніе. Если же умъ здравъ, но нѣтъ въ немъ вѣдѣнія, то безъ него не различаетъ умъ духовнаго, какъ и глазъ, здоровый въ цѣломъ своемъ составѣ, бываетъ нерѣдко слабъ по отношенію къ чувственному зрѣнію. А если во всемъ этомъ сохранено что чему свойственно, но не близка благодать, то въ дѣлѣ различенія останется все сіе недѣйственнымъ, какъ и въ часы ночи, поелику нѣтъ тогда солнца, глаза бываютъ неспособны разбирать предметы. И когда все (т. е. и глазъ и зрѣніе) здорово и само въ себѣ совершенно, и дѣйствуетъ хорошо, и видитъ тѣ вещи, которыя не были различены или же не различаются, то симъ исполняется сказанное: во свѣтѣ Твоемъ узримъ свѣтъ (Псал. 35, 10). Если же благодать мысленнаго Солнца бываетъ близка, возбуждаетъ къ желанію, поощряетъ и дѣлаетъ бодрственнымъ, но нѣтъ въ умѣ чистоты, то онъ подобенъ пустому воздуху, который непрозраченъ[251] отъ густоты облаковъ и темныхъ веществъ, удобно возносящихся къ солнечному свѣту, веселящему насъ сладостію видѣнія его.
251
Въ древ. серб. переводѣ читается: