– Я просила, чтобы меня отвезли в Мелководные Крипты?
– Но… – начал Твлакв и умолк, когда она вперила в него пристальный взгляд.
Шаллан смягчила выражение лица.
– Я знаю, что делаю, и спасибо за совет. Нам пора отправляться в путь.
Трое мужчин обменялись растерянными взглядами, и работорговец, стянув с головы вязаную шапочку, начал теребить ее в руках. Неподалеку в лагерь вошли два паршуна с мраморной кожей. Шаллан чуть не подпрыгнула, когда они протащились мимо, неся высохшие панцири камнепочек, которые, видимо, собирали для походных костров. Твлакв не обратил на них внимания.
Паршуны. Пустоносцы. У Шаллан по коже побежали мурашки, но прямо сейчас нет времени из-за них беспокоиться. Девушка снова посмотрела на работорговца, ожидая, что он проигнорирует ее приказы. Но Твлакв кивнул. А потом он и его люди просто… сделали, как она велела. Запрягли чулл; работорговец узнал, в какой стороне ее сундук, и караван двинулся в путь без дальнейших возражений.
«Наверное, они просто подыграли мне, – подумала Шаллан, – потому что хотят выяснить содержимое моего сундука. Чтобы украсть побольше».
Но когда они достигли нужного места, то лишь погрузили сундук в фургон и привязали, а потом развернулись и поехали на север.
К Расколотым равнинам.
12
Герой
К несчастью, мы так сосредоточились на интригах Садеаса, что не заметили, как наши истинные и опасные враги, убийцы моего мужа, стали вести себя по-другому. Хотела бы я знать, какой ветер принес эту их внезапную и необъяснимую перемену.
Каладин прижал осколок скалы к стене ущелья, и тот прилип.
– Давай, – скомандовал он, шагнув назад.
Рогоед подпрыгнул, ухватился за камень и повис на стене, согнув ноги в коленях. Его глубокий, рокочущий смех разбудил в ущелье эхо.
– На этот раз он меня держать!
Сигзил сделал отметку в своем журнале:
– Хорошо. Камень, продолжай висеть.
– Как долго?
– Пока не упадешь.
– Пока не… – Громила-рогоед нахмурился, держась за камень обеими руками. – Мне эксперимент уже не нравится.
– О, только не хнычь. – Каладин скрестил руки и прислонился к стене возле Камня. Сферы озаряли дно ущелья вокруг них, бросали отблески на лозы, мусор и цветущие растения. – Падать-то невысоко.
– Дело не в падении, – пожаловался Камень. – Дело в руках. Я ведь, понимаешь, большой.
– Так это же хорошо – у тебя большие руки, чтобы ими держаться.
– По-моему, тут главное в другом, – проворчал Камень. – И держаться неудобно. И я…
Булыжник с щелчком отклеился от стены ущелья, и рогоед рухнул вниз. Каладин схватил его за руку, помогая приятелю устоять.
– Двадцать секунд, – подвел итог Сигзил. – Не очень-то долго.
– Я предупреждал. – Каладин поднял упавший каменный осколок. – Он держится дольше, если я использую больше буресвета.
– По-моему, нам нужна отправная точка. – Сигзил пошарил в кармане и вытащил светящийся бриллиантовый светосколок – самую малоценную из всех сфер. – Забери из нее весь свет, перелей в булыжник, а потом мы подвесим Камня и посмотрим, как долго тот продержится.
Рогоед застонал:
– Мои бедные руки…
– Эй, манча, – окликнул его Лопен из глубины ущелья, – по крайней мере, у тебя их две, ага?
Гердазиец следил, чтобы ни один из новых рекрутов не забрел к ним и не увидел, что делает капитан. Это было маловероятно – они упражнялись на расстоянии нескольких ущелий от основной команды, – но Каладин потребовал, чтобы кто-то стоял на страже.
«В конце концов все узнают, – подумал Каладин, беря светосколок у Сигзила. – Ты ведь именно это пообещал Сил? Что позволишь себе стать Сияющим?»
Юноша резко вдохнул содержавшийся в сфере буресвет, потом перенаправил его в булыжник. У него получалось все лучше: буресвет перетекал в руку – и после его можно использовать как светящуюся краску, чтобы мысленно покрыть нижнюю часть камня. Буресвет впитался в камень, и, когда Каладин прижал его к скале, он там и остался.
Над камнем вились язычки светящегося дыма.
– Пожалуй, не нужно заставлять рогоеда висеть на скале, – заметил Каладин. – Если тебе требуется отправная точка, почему бы просто не посчитать, как долго булыжник продержится там сам по себе?
– Это будет не так весело, – возразил Сигзил. – Ну хорошо, уговорил.
Он продолжил записывать цифры в своем журнале. Большинству прочих мостовиков от этого сделалось бы не по себе. Письмо воспринималось как занятие, неподобающее мужчине и даже богохульное, хотя Сигзил просто зарисовывал глифы.