Вскоре Бенчат — речь идет именно о нем — стал совершенно невыносимым солдатом. Не заболей я однажды животом, не произойди того, что произошло, Бенчат забыл бы, где у него правая, где левая нога, не говоря уже о голове.
— Ну, Бенчат, конечно! Конечно, эта рыжая башка опять все испортит!
Так или иначе, но Бенчат был невыносим. С первого взгляда каждый понимал, что он несносный парень. Это чувствовала вся рота, особенно на марше и при построениях, когда рота должна была блеснуть своей выучкой перед своим командиром или немецким инструктором, противным щеголем с моноклем в глазу и членом какой-то миссии. Бенчат словно нарочно подводил всех. Будь он каким-нибудь карапузом, его сунули бы в хвост роты — и дело с концом, а он вымахал на два метра. Эта долговязая дубина, к тому же еще и рыжая, торчала впереди на правом фланге, как колокольня, выше всех на целую голову. В роте его видели перед собой все, ощущали, как он неуклюже раскачивается в своем собственном ритме во главе марширующей колонны. Бенчат отличается от всех и этим привлекает к себе внимание. И старший лейтенант — командир роты, и отделенный — ефрейтор Шопор, и все мы постепенно начинаем понимать: рота — одно, Бенчат — другое.
На марше бывает так. Вначале вы чувствуете усталость, мозоли болят, гвозди впиваются в пятки, но потом, отмерив ногами километры, вы уже ровно ничего не чувствуете. Вы перестаете что-либо ощущать, не думаете о себе, одолевая километр за километром, словно загипнотизированный, без мыслей и без ощущений. Вас охватывает почти обморочная истома, какое-то сладострастное наслаждение ритмичным движением марша. Вы подчиняетесь этому ритму, он проникает во все ваше существо, в каждый суставчик, в каждую косточку. Вы шагаете до полного изнеможения, впадаете в экстаз, как Вечный Солдат на марше. Что-то непонятное влечет всех вместе с вами вперед и вперед, неизвестно куда, но вперед. Это не вы, это все, все остальные, это марширующая военная часть, армия в походе. Все вдруг становится вами: неисчислимые колонны, человеческая масса и убегающие назад окрестности. В этом всеобъемлющем ритме ничего не значат ни пейзаж, ни ливень, ни мороз, ни резкий ветер, ни ненастье. Окрестности отступают и уносятся назад. А вы ощущаете лишь жажду идти вперед и вперед. И это особая жажда, это желание, утоляемое ритмом марша. В пренебрежении к себе, к прекрасному пейзажу — то прихотливо изменчивому, то однообразному, — вы теряете ощущение реальности окружающего. Пейзаж ничего не значит, он выдуман наспех или со злым умыслом. И вы сами — ничто. Может, и смерть — ничто? В этом и состоит ваш и всеобщий экстаз.
Но впереди всех, в первой шеренге, торчит пламенно-рыжая голова Бенчата. Вы просто знаете, что он там, глядя и не глядя на него, есть у вас какие-нибудь мысли или их нет. Вы сливаетесь с остальными солдатами, как и все сливаются с вами, в единое целое. Уже давно все стали слитной марширующей воинской частью, а этот рыжий остался сам по себе, хоть тресни. Вся рота ощущает его упрямство, отвратительное, разлагающее, строптивое сопротивление. Остальные в его шеренге и шеренга позади ощущают всем телом, какая он дубина. И это сбивает и утомляет. Не потому, что Бенчат идет не в ногу. В марширующей роте невозможно сбиться с ноги. На то и существуют ефрейторы, чтобы «держать ногу». Но кажется, что конечности Бенчата сгибаются и разгибаются не так, как у всех, как-то по-своему. Эту строптивость вы чувствуете во всем его теле. Самые задние солдаты и те ощущают присутствие Бенчата, неуместное раскачивание его рыжей макушки и мешковатого тела. Но это ощущение длится, лишь пока вы идете. Как только раздается команда «вольно», неприязнь к Бенчату исчезает. Вам и в голову не придет сказать ему: «Послушай, Бенчат…»
А если вы и вздумаете сказать что-либо Бенчату, то все равно ничего не выйдет. Вы подойдете к нему, дружески хлопнете по плечу. В ответ Бенчат, разумеется, так хорошо улыбнется. Эта улыбка предназначается только вам. После этого Бенчат в конце концов уставится перед собой красивыми янтарно-карими глазами. Взгляд его уже не относится к вам, как и ни к кому другому. В глазах Бенчата вспыхнут маленькие светлые искорки, словно осенью в созревших виноградинках или в угольках, когда вы разгребаете угасающий костер. Эти искорки просто не позволят вам поговорить с ним.