— Это кормильцы, — сказал человек. — Особая порода рабочих муравьев, на которых возложено воспитание подрастающего поколения.
— Прямо детские ясли, — заливался фальцет.
— Если хотите, — ответил человек. — Если хотите, это и есть детские ясли.
Муравьи тащили волоком белые шарики; по размеру шарики были крупнее своих транспортировщиков. По обе стороны колонны сновали совсем мизерные муравьишки с большими головами.
— А это кто такие? — спросил мужчина в выцветшей рубашке.
— Это нечто вроде полиции. Они отвечают за безопасность передвижения колонны. Каждый выполняет строго определенные функции. Специализация заложена уже в зародыше. В зависимости от профессии они отличаются друг от друга и строением тела.
Подошла пара.
Парню на вид было года двадцать два, волосы у него были подстрижены очень коротко, Прическа у девушки напоминала шлем. Он обнимал ее, а люди вокруг не отрывали глаз от муравьев. На вновь пришедших никто не обратил внимания.
— Ты, случайно, не знаешь его? — спросила девушка.
— Достопримечательность нашего города, — ответил парень. — Писатель, который пишет о лесочках, косулях и сусликах.
— Коллега, значит, — сказала девушка и засмеялась.
— Писатель? — спросил чиновник, и с лица его сошло насмешливое выражение. — Теперь мне все понятно. А вы тоже писатель?
— Д-да, хотя книги у меня еще нет, все больше в журналах…
Чиновник его уже не слушал. Он шепнул женщине в красном: «Это писатель», — и склонился к муравьям.
— Монархия с железным порядком, — сказал человек.
Фальцет чиновника прорвался восторженным воплем:
— Кажется просто невероятным…
— В прошлый раз он подвел меня к муравейнику, показал двух крупных муравьев и стал уверять, что это пьяные пенсионеры, — говорил парень. — Они, дескать, напиваются перебродившими выделениями листовой тли.
— Они и вправду были пьяны?
Парень постучал кулаком себе по лбу.
— Скажешь тоже. Можно ли уподоблять муравьев людям? Он совершенно помешан на них. Ручаюсь, что он и теперь меня не слышит.
— Интересно, что еще существуют такие люди, — сказала девушка. — Почему ты мне о нем не рассказывал?
— А что о нем рассказывать! — возразил парень. — В эпоху космонавтов сочинять рассказы о зверюшках! Вероятно, он скоро напишет роман о психологии муравья.
— Угадали, — вставил человек. — Даже не столько угадали, сколько я сам сказал вам об этом.
— Вы? — В голосе парня звучало удивление, но на лице сохранялась уверенность.
— Я, — сказал человек. — Веркор писал о бобрах, вы читали и не смеялись. В конце концов, вы даже воспринимали это как нечто поучительное. Я понимаю, конечно, одно дело Веркор… Веркора вы любите, он как раз из тех, кому вы молитесь…
Нескончаемую, казалось, колонну замыкал отряд муравьев без всякой ноши.
— Это тоже полицейские?
— Минуточку, — сказал человек и повернулся к парню. — Ваша спутница, конечно, извинит меня. Я по поводу космических полетов… Если человек хочет летать, он должен запастись знаниями. А муравьи — тоже часть нашего мира. Брэдбери и Лем, очевидно, сознают это. Если этого не сознаете вы… Возможно, вы и будете писать об астронавтах, но всегда лишь как начинающий писатель. — Потом он обратился к мужчине в выцветшей рубашке: — Вы что-то спросили?
— Я спросил: это тоже полицейские?
— Демагогия, — не сдавался парень, в его голосе слышалась насмешка.
— Это воины, — ответил человек. — Обратите внимание, какие у них развитые челюсти.
— Зачем муравьям воины? — заинтересовался фальцет. — Не ведут же они сражений.
— Когда сталкиваются два семейства, то гибнут сотни тысяч, — сказал человек. — Муравьи — очень умные насекомые, но мы все-таки люди, — добавил он.
На границе, которую очерчивала тень от памятника, исчезали последние черные точки.
Перевод И. Богдановой.
Доминик Татарка
РЫЖИЙ БЕНЧАТ
Когда мы вспоминаем великую годовщину Восстания, меня неудержимо тянет рассказать об одном человеке, образ которого мучит меня, словно предупреждая: «Опять ты, братец, треплешься, не слишком ли много ты треплешься, ученый умник. Ты по-прежнему воображаешь, что люди понимают друг друга не иначе, как наговорив или написав великое множество разных слов и словечек». Пока мы были вместе, не знаю, сказали ли мы с Бенчатом друг другу хоть несколько связных фраз; после своей гибели он разговаривает со мной гораздо чаще; если кто-нибудь меня сильно подденет или ошеломит еще более бесстыдной выходкой, Бенчат всякий раз как будто говорит мне: «Вот, вот, этого ты добивался? Опять позволил разозлить себя». Вот почему и посейчас меня тянет рассказать о характере Бенчата.