— Всякие люди сюда ходят, — долетели до нее слова Байковского — …полно всяких людей, в воскресенье особенно, но так рано никто не является. А что же это вы в такую рань отправились на прогулку? Сколько сейчас уже?
Майка посмотрела на тонкое запястье:
— Четверть пятого.
— И вправду рано еще…
Майка зевнула, прикрыв рот рукой, и вновь вспомнила двор, там полно ржавых, старых машин, мотоциклов, и вспомнила прекрасно обставленную квартиру, в которой жил ее знакомый Тибор Корнель, вспомнила большую стену, окрашенную в желтый цвет. Мысленно она опять увидела проступающие из-под краски черные буквы. «Михал Корнель Автомотосервис» — и подумала о Тиборе. Черные усики, торчащие под носом в обе стороны! Вдруг она подумала о двух сокурсницах, которых Иво привел к Тибору, — Зуза и Миа. Они исчезли где-то с приятелями Тибора, с Педро и Джеком, потом опять появились, напились, и она напилась, Тибор фотографировал ее голую… От него пахло бензином, а в соседней комнате был Иво с Врановской… Возможно, в третьей комнате были Зуза и Миа с Педро и Джеком. Ты, Майка, напилась из-за него, из-за Иво… Но почему они в такую рань уехали за город? Кто-то пришел, все изменилось… «Быстрей, Майка, собирайся, уже светло!» — сказал Иво, и она ушла с ним, хотя ей было хорошо на той тахте, и хорошо ей было, когда она прогнала этот противный сон. Сон был отвратительный, и, когда Иво будил ее, сон был неприятным, как остывший кофе… Она взяла деньги, большую сумму — тысячу крон, и Иво знает о них, может, он хочет их взять у нее, и, может, он бы ударил ее, если бы не… Она зевнула еще раз.
— Так вы нас здесь видели?
— Видел, — сказал ей Байковский. — Почему ваш кавалер хотел вас ударить?
— Мы поругались, — пожала плечами Майка и зевнула, — поругались.
— Вы и вправду не выспались, — сказал с удивлением Байковский, набивая табаком кривую трубку. — Ну так я вам говорил, что сюда полно всякого народа ходит, и вот раз, дело было осенью…
Майка опять зевнула.
— Да, вправду вы не выспались, видно, встали очень рано на прогулку, но, послушайте, могу я вас о чем-то спросить? Жалеете?
— Почему? И о чем?
— Что здесь разошлись?
— Почему вы меня об этом спрашиваете?
— Да сюда все приезжают веселые.
— Не жалею.
— А нравится вам здесь? — спросил ее немного погодя Байковский. — Здесь, у водички?
— Здесь? Здесь хорошо, так, на время. И я сюда приезжала, раньше приезжала.
— Вы?
— Да.
— Я вас тут никогда не видел.
— Может, просто не заметили.
— Правда ваша, тут хорошо бывает, и много всякого народа ходит. Осенью в том году, как написано здесь…
— Где здесь?
— Да тут, на бетоне, — сказал Байковский и показал палкой, — тут написано; наш каменщик Ондркал из Коштиц написал, и воду он забетонировал, да какая это работа… Какой человек, такая и работа. Когда это было…
— А что там написано?
— Да сами посмотрите!
Майка наклонилась к воде и, держась за прохладную трубу, начала пить. Пила она долго. Ее мучила жажда после коньяка и вина, после сигарет, черного кофе и бессонной ночи, ее мучила усталость, обида и растущее отвращение к Тибору Корнелю и Ивану Подгайскому. Она отошла шага на два от бетонной плиты и посмотрела на надпись: «Г. 1944». Поправила темные очки и снова взглянула на дату.
— А что это за надпись?
— Надпись-то?
— Ну да, почему здесь эта надпись? — Майка Штанцлова ударила по бетону маленькой рукой. — Что, с той поры отсюда вода забила?
— Да нет.
— Что-нибудь здесь случилось?
— А вы не знаете, что здесь могло случиться? — Запавшие глаза Байковского, полные немого укора, блеснули в желтоватом солнечном свете. Он сидел на плите, держа в одной руке трубку и кисет с табаком, а в другой палку. И вдруг он, подняв ногу в большом башмаке, ударил каблуком по бетону. Вновь его пронзила жалость, когда он вспомнил о незнакомце, которому дал тогда кусок хлеба. Ондра, бедняга, тоже погиб в том году, немцы убили его где-то в горах, и старик так и не мог узнать где. Ведь и тот незнакомец вполне мог стать для него сыном. Потерять сына да еще и не знать, где его могила, горше не придумаешь. Эта девушка считает себя несчастной, а всякий несчастный вроде меньше чувствует свою беду, когда узнает о беде еще большей; правда, тяжко ему рассказывать о том странном неизвестном человеке, которого здесь тогда убили… Разве тот несчастный не мог стать его сыном?.. И может, человеку легче, когда он увидит сына еще раз, хотя бы и мертвым? Разве тот незнакомец не мог стать его сыном? Оба они погибли одной смертью.