— Здесь не пойдет!
— Что не пойдет?
— Говорю вам, ребята, так некрасиво!
Все оглянулись на говорившего — низкорослого Ондркала, одетого в серую рубашку и выцветшие синие штаны, коштицкого каменщика, который забетонировал здесь некогда воду.
Ондркал осмотрелся, оделил всех насмешливой улыбкой, которая мерцала в его узких глазах и залегала возле рта.
— Здесь не пойдет!
— Почему?
— Здесь не получится красиво, говорю вам, плохо будет.
— Но почему?
Ондркал пожал плечами, отошел от мужиков к шумящей воде, а потом сделал шагов пятнадцать к вербняку.
— Что ж, по-вашему, вода должна течь среди мертвых? — спросил он сердито.
— Конечно, дело ваше, — сказал он немного погодя, — но я думаю, что на деньги, которые пожертвовал старый Яно Сухая Колючка, можно построить колодец из камня, а на деньги, которые дала деревня, вот здесь красивый памятник с доской. — И Ондркал показал место, где коштицкие жители нашли когда-то застреленного Фрейштатта.
— И там, на колодце, может быть доска, — сказал Ондркал, показывая на бетонную плиту. — И там! Но пусть на ней будет написано о том нищем и о той слепой девушке.
И, пожав плечами, Ондркал ушел.
Жители Коштиц смотрели, как он уходит, не спеша, улыбались, и каждый из них теперь думал, что, пожалуй, Ондркал прав. Они начали советоваться уже вслух, громко, что, видно, и вправду надо так построить и что они построят и колодец из камня, и памятник с доской.
Перевод Л. Касюги.
ИВАН ГАБАЙ
ВСЕ ВОКРУГ ЗАСЫПАЛО СНЕГОМ
© Ivan Habaj. «Sypal sa sneh na krajinu» — «Slovenské pohľady», 1973 № 12.
Перевод на русский язык «Прогресс» 1975.
Я заявился без предупреждения. Чемодан, который я с собой привез, лучше всяких слов говорил, что на сей раз я приехал не просто погостить, а с определенными намерениями. В чемодане помещалось все мое имущество и сверх того два подарка: транзисторный приемник для Маргиты и карманные часы для дядюшки.
Я приехал в конце октября. Несмотря на глубокую осень, еще стояла прекрасная солнечная погода, и поэтому я отправился в путь прямиком через луга.
Первую остановку я сделал только на краю села. Я поставил чемодан на землю, вытер пот со лба и стал смотреть, что делается на дядином дворе. Я увидел Маргиту. Она стояла, широко расставив ноги, посреди двора и кормила птицу. Я двинулся дальше. Обошел амбар и под прикрытием дощатого забора незамеченный добрался до самых ворот, где снова немного постоял.
Маргита черпала пригоршнями зерно из соломенного лукошка и швыряла его стайке кур, которые суетились у ней между ног. Вдруг ей что-то почудилось, она оторвала взгляд от птицы и глянула на забор. Она не могла меня видеть, но я все-таки решил выйти из своего укрытия.
— Рудко? — с удивлением воскликнула Маргита, заметив меня. — Рудко, — снова повторила она и, явно обрадованная моим неожиданным появлением, протянула ко мне обе руки.
Я подал ей правую руку. Она тотчас схватила ее и крепко сжала.
Маргита постарела. Морщины стали глубже, волосы совсем поседели. Я мысленно прикидывал, сколько ей могло быть лет. У меня выходило, что верных шестьдесят.
— Проходи, проходи, отдохни. Проголодался, наверное, пойдем же, — приглашала она, направляясь к дому.
Я пошел следом за ней. В кухне сел на лавку у окна и, пока она сновала туда-сюда и готовила мне перекусить, молча упивался очарованием здешних мест, о которых в последние месяцы думал все чаще и чаще.
Маргита поставила на стол крынку молока, потом достала жестяную кружку и половник, вернулась к шкафчику и принесла хлеб, нож и кусок сала на тарелке.
— Налей себе молока, — сказала она тихо, — поешь сала, у нас его вдоволь, я его не ем, разве что Ондрей когда отрежет себе ломтик. Так что оно у нас не переводится.