***
Слова всегда честнее тех,
кто их говорит.
Голос – лишь форма, схема
того, что болит.
Голос промчится в раковину,
сознание заполонив.
Голос – лишь мысли капля,
слова потрепанный вид.
Я вру, рот открыв. Простите.
Я голос свой обесценю,
чтоб слово стало красивей,
чтоб слово стало честнее.
Мы, Слово обгадив, забыли,
что им объяснимы пороки –
словами сносили плотины,
словам поклонялись боги.
А мы, возгордившись лихо,
лжем – и не чтем ничего.
Каждый пред чем-то тихо
склоняет свое чело.
В этом – эпохи. Эпоха.
И я не боюсь ни крохи -
я слову целую лоно,
я слову целую ноги.
Я буду бросаться в пропасть
и мчать по кривому полу
в попытках приблизить свой голос
к чистому, честному слову.
***
все, кому был интересен, куда-то делись.
вот и ответ -
иллюзорна реальность, а я был глуп.
слышится шелест лип, разогнавших ересь
гулких моторов, затихших на том берегу,
где красным горит трехлапый без пары рук.
ветер бродит по парку как отщепенец.
долог ли путь, что прошел от утробы до утра?
смотрит в затылок усталая жизни прыть.
«ну же, простите, все те, кого я запутал,
все, кто любил меня, все кого мне любить
придется еще. ведь я так хочу дожить
до нового счастья, что будет мерцать перламутром.
дожить бы до тех времен, где сердце не будет в шелку,
но будет в огне и смятении, будет пылать в груди -
и гнать будет думу о вечности, гнать будет даже ту,
что скуку таит и, ноги окутав, мешает идти.
дожить бы, дожить бы – и чтобы во время пути
не было мысли о том, что не доживу.
простите все те, кому довелось на меня смотреть -
беспечного, мрачного, пьяного, лживого и запутанного.
надеюсь, что вы меня тоже простили (или забыли) и эта речь -
лишь способ запомнить все то, что однажды меня окутывало.
не хочется нежный порыв доводить до нудного,
поэтому просто «спасибо», склоняю чело до плеч».
в морщинах скрывается то, что не вместится в фраз
глупый топот, а слово наложит на память вето.
трехлапый сверкнет изумрудом, а небо как с гранки топаз
плеснет синевой сквозь клетку сплетенных веток.
и этот фрагмент запотеет в моем объективе глаз,
лишь только за тем, чтобы быть разделенным с кем-то.
ФРЕЙЯ
Перо воткнется в ладонь,
хотя текло по листу.
Я был счастлив с тобой –
Теперь я прибит к кресту.
Перо до локтя дойдет,
сухожилия растолкав.
Поэзия – это не рок.
Поэзия – это рак,
болезнь, возникшая из
немого существования.
Когда ты падаешь вниз
в истерике, в непонимании.
И ветер ползет по ушам…
Деменция.
«Дайте тишь!»
Как же устали уста…
«Когда же ты долетишь
до некоего конца?..»
Агония. Мрак. Печаль.
С тобой я поведал страх.
С тобой разучился кричать,
но только шептать во сне,
но только ступать несмело.
«Я был на твоей звезде
или же я там не был?..
Смотрел ли вниз, на леса,
тебя сосчитав до ста,
а после, считать устав,
прилипши к твоим устам,
попробовал рассказать,
как я к тебе привязан?»
Если то не любовь,
тогда это что – зараза?
Но плечи твои – скульптура!
Касания – помню – шёлк.
Во взгляде твоем укутал
я пару своих стишков,
чтоб знала ты, что я знаю
твоей души аромат.
И знаю твои касания –
поэтому и распят.
Помни, прекрасная Фрейя,
ты попросту неповторима!
Перо мне воткнется в темя -
поэтова лоботомия.
И можешь меня освистать,
уж коли я был в неволе,
ты мне заменила ска-
терть звезд в предсумрачном поле.
Ты мне заменила дом.
И мне заменила хаос.
Я был так тобой ведом,
что не было больше нас,
но только лишь ты и ты -
цветок с родника страстей.
Фрейя, твои черты
я выложил из костей
своих же. И час настал
найти мне нужду в себе.
Нас ветер не разбросал.
Я попросту стал сильней.
И если ты, Фрейя, ждешь,
и если я – лучший друг,
при встрече меня прижмешь.
Единство заместо двух.
Тогда-то перо войдет
по крайние перья, в грудь.
И все на места вернет -
и веру, и жажду, и суть.
И чудо проснется в среде!
Я верю!
И верил всегда!
Я эту любовь к тебе
вошью в пустые года.
Я эту любовь к тебе
пронес сквозь берцовый топот,
пока сам душою седел;
сквозь дым одиноких комнат,
сквозь скрежет дурных голосов,