Презирать суд людей нетрудно, презирать суд собственный — невозможно.
Причинами, замедлившими ход нашей словесности, обыкновенно почитаются — общее употребление французского языка и пренебрежение русского — все наши писатели на то жаловались, — но кто же виноват, как не они сами. Включая тех, которые занимаются стихами, русский язык ни для кого не может быть довольно привлекателен — у нас еще нет ни словесности, ни книг, все наши знания, все понятия с младенчества почерпнули мы в книгах иностранных, мы привыкли мыслить на чужом языке; просвещение века важных предметов размышления для пищи умов, которые уже не могут довольствоваться блестящими играми воображения и гармонии.
Но ученость, политика и философия еще по-русски не изъяснялись — метафизического языка у нас вовсе не существует; проза наша так еще мало обработана, что даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных; и леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы уже давно готовы и всем известны.
Разбери, кто прав, кто виноват, да обоих и накажи.
Разве речь и рукопись не подлежат закону. Всякое правительство вправе не позволять проповедовать на площадях то, что кому в голову придет…
Разговорный язык простого народа (не читающего иностранных книг и, слава богу, не выражающего, как мы, своих мыслей на французском языке) достоин также глубочайших исследований. Альфиери изучал итальянский язык на флорентийском базаре: не худо нам иногда прислушиваться к московским просвирням. Они говорят удивительно чистым и правильным языком.
Разум неистощим в соображении понятий, как язык неистощим в соединении слов. Все слова находятся в лексиконе; но книги, поминутно появляющиеся, не суть повторение лексикона. Мысль отдельно никогда ничего нового не представляет; мысли же могут быть разнообразны до бесконечности.
Роскошь утешает одну только бедность и то ненадолго, на одно мгновенье.
Сердцами сходствуем; он — точно я другой: я горе с ним делю, он — радости со мной.
Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа.
Слишком часто разговоры Принять мы рады за дела.
Слог его <Ломоносова>, ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным.