Я тоже стоял в очереди за бананами. И сначала не понял в чём дело.
А когда понял, продавщица уже добивала хамелеона тяжёлой гирей.
…В крайнем случае, я мог бы взять его к нам. Но чем бы мы его кормили? Наверняка нашёлся бы выход из положения.
ХВАТКИЙ МАЛЫЙ.
Как — то давно поздней осенью я возвращался от знакомых. За мной увязался один из гостей — какой-то приезжий малый, который, как выяснилось, ехал из Крыма к себе в Заполярье, в посёлок Хальмер–Ю.
На мне была коричневая кожаная куртка с подстёжкой из овчины, подаренная болгарским художником.
Провожатый, одетый в хлипкий летний плащик, дошёл со мной до метро. А потом решил проводить дальше — до моего дома. Довел до подъезда. Попросился переночевать на одну ночь. Утром он должен был отправляться поездом в Заполярье.
— А где твои вещи? — спросил я, когда мы ужинали у меня на кухне.
— На вокзале. В камере хранения, — неопределённо ответил он и тут же произнёс жалобным голосом: — Знаете что? Холодно. Боюсь, замёрзну, пока доберусь. Вы не одолжите вашу куртку? А я приеду и сразу вышлю обратно. У меня дома дублёнка!
С самого начала стало ясно: если дам куртку, мне её больше никогда не видать.
По–моему, и ему было ясно, что я это понял.
Тем более он был приятно удивлён, когда утром я снял с вешалки и подал ему куртку.
Хваткий малый надел её, доверху застегнул молнию. Вдохновенно сообщил:
— Впору! Доеду — верну!
После чего исчез, прихватив свой плащик.
Наступил ноябрь, затем декабрь. Выходя на улицу, я подмерзал в свитере и брезентовой куртке.
К Новому году все‑таки получил извещение. На бандероль. Когда там же, на почте, я вскрыл крохотный, узкий пакетик, в нём оказался обыкновенный стержень для авторучки, втиснутый в костяную палочку. На кости было выгравировано: «Приветиз Заполярья!»
ХИВА.
Внезапно здесь, в Хиве солнечный день конца сентября потемнел. Задул ледяной ветер, голубое азиатское небо сплошь закрылось тяжёлыми чёрными тучами.
Мы с отцом Александром были одеты в рубашки с короткими рукавами и сразу замёрзли. На открытом пространстве археологических раскопок, куда мы прибыли после посещения музеев и мечети, негде было укрыться от пронизывающего ветра.
Когда мы добрались до нашей гостиницы «Интурист», повалил снег.
— Ну и дела! — сказал я, отдёрнув тяжёлую штору окна в нашем двухкоечном номере и глядя на густой снегопад, — Не знал, что в сентябре может быть такая подлость.
…Сманил его в месячное путешествие по Средней Азии, и вот под самый конец — ненастье. Носу не высунешь.
В продуваемом из всех щелей номере стало так темно, что отец Александр включил свет.
— Что вы?! — сказал он, тоже подходя к окну, — Это же чудесно — увидеть, как снег валит на минареты мечетей, на тополя. Мы с вами блуждаем, как дервиши, и должны за все возносить хвалу Аллаху.
— Замерз, — сказал я, вытаскивая свитерок из своей дорожной сумки. — Вы тоже оденьтесь, пожалуйста. В номере холодней, чем на улице. Еще не хватает заболеть.
Отец Александр послушно надел пиджак.
— Знаете что? — сказал он. — Давайте спустимся в ресторан? Поужинаем. Правда, ещё рановато. Но там, наверное, тепло. Закажем что‑нибудь горячее, согреемся чаем.
— А куда деваться? — согласился я. — Да и есть хочется.
На лестнице мы нагнали тоже спускающуюся в ресторан группу странно одетых квохчущих немецких туристок. Они оказались завёрнуты в сдёрнутые с окон зелёные шторы. — Ноев ковчег, — сказал отец Александр, садясь против меня за столик.
Мы заказали помидорный салат, плов с бараниной, чай. Вдогонку, покосившись на своего спутника, я попросил официанта принести ещё и графинчик водки.
На эстраде грохотал оркестр. Танцевали. С каждой минутой зал ресторана наполнялся все новыми замёрзшими постояльцами.
— «Миллион, миллион алых роз…» — пела с эстрады узкоглазая красотка.
— Вам нравится Пугачева? — спросил я отца Александра, когда мы приступили к ужину. — Мне — нет.
— А мне все нравится, — ответил он и с таким смаком, так молодо выпил рюмку водки, что я прямо‑таки залюбовался этим красивым, незашоренным человеком. Словно впервые увидел.
Он, несомненно, был красивее всех находящихся здесь, и, кажется, вообще всех людей, каких я знал.
— А какие эстрадные исполнители нравятся вам? — поинтересовался он.
— Эдит Пиаф, Ив Монтан. На худой конец — Элвис Пресли. Но больше Ив Монтан.