Капитан опустил револьвер, поставил курок на предохранитель и убрал оружие в кобуру. Брун сделал шаг вперед и протянул правую руку.
— Это рука предателя и шпиона, — холодно сказал офицер, отказавшись от рукопожатия.
Брун кивнул.
— Пошли, — приказал капитан. — Вернемся в лагерь, до завтрашнего утра ты не умрешь.
Он повернулся спиной к своему пленнику, и эти два загадочных человека отправились в обратный путь, вскоре поравнявшись с часовым, который выразил свое отношение к происходящему, отдав командиру излишнюю и преувеличенную честь.
Наутро после этих событий двое мужчин, победитель и пленник, сидели в палатке капитана. На столе между ними лежали в беспорядке официальные и личные письма, написанные капитаном ночью, и среди них бумаги, уличающие Бруна в шпионаже. Тот без всякой охраны провел ночь в соседней палатке. Оба уже позавтракали и в настоящий момент курили.
— Мистер Брун, — заговорил капитан Хартроу, — вы, наверное, не догадались, как я признал вас в этой одежде и откуда мне известно ваше имя.
— Как-то не задумывался над этим, капитан, — ответил со спокойным достоинством пленный.
— Тем не менее хочется, чтобы вы это знали — если, конечно, нет возражений. Ведь наше знакомство восходит к 1861 году. В то время вы были рядовым в полку штата Огайо — смелым и надежным солдатом. К удивлению и разочарованию и офицеров, и товарищей, вы дезертировали и перешли на вражескую сторону. Вскоре во время сражения вы попали в плен, вас узнали, судили военным судом и приговорили к расстрелу. До исполнения приговора с вас сняли наручники и посадили в товарный вагон, стоявший на запасных путях.
— В Графтоне, штат Виргиния, — уточнил Брун, не поднимая глаз и стряхивая пепел мизинцем руки, в которой держал сигару.
— В Графтоне, штат Виргиния, — повторил капитан. — В один темный, ненастный вечер солдату, только что вернувшемуся из долгого, утомительного перехода, поручили сторожить вас. Он сел на ящик из-под крекеров у двери вагона с заряженной винтовкой и прикрепленным штыком. Вы сидели в углу, а солдату приказали убить вас при попытке подняться.
— Когда мне надо было подняться, он звал капрала.
— Правильно. Время тянулось долго, и солдат поддался требованию природы: заснув на посту, он тоже заслужил смертный приговор.
— Да, вы это заслужили.
— Как? Вы узнали меня? Все это время вы знали, что это был я?
Капитан вскочил и в сильном волнении зашагал по палатке. Его лицо пылало, серые глаза утратили тот стальной, безжалостный взгляд, каким он смотрел на Бруна поверх дула револьвера. Они удивительным образом смягчились.
— Я узнал вас, — сказал шпион с прежним спокойствием, — в тот самый момент, когда вы потребовали, чтобы я сдался. При тех обстоятельствах вряд ли подобало вспоминать прошлое. Возможно, я предатель и уж точно шпион, но, во всяком случае, не проситель, выжимающий слезу.
Капитан остановился и посмотрел на Бруна. Когда он вновь заговорил, голос его звучал хрипло.
— Мистер Брун, как вы живете — дело вашей совести, но вы спасли мне жизнь, полагая, что заплатите вашей. До вчерашнего дня, до того момента, когда часовой стал проверять документы, я думал, что вы погибли, что судьба все же настигла вас, хотя из-за моего преступления вы легко могли сбежать. Стоило вам выйти из вагона, и перед расстрельной командой стоял бы я. Но в вас проснулось божественное сострадание. Вы поняли, как я устал, и пожалели меня. Вы стерегли мой сон, а когда пришло время прихода стражников, которые изобличили бы мое преступление, вы бережно разбудили меня. О, Брун, Брун, как это было благородно… как высоко…
Голос капитана дрогнул, слезы заструились по его лицу, заблистали в бороде и на груди. Он снова сел за стол, закрыл лицо руками и разрыдался. Воцарилась тишина.
Неожиданно зазвучала чистая мелодия горна, зовущая на «сбор». Капитан вздрогнул и оторвал от рук мокрое лицо — бледное как бумага. Снаружи, при солнечном свете, слышался шум строящихся людей, голоса сержантов, выкрикивающих имена личного состава, барабанная дробь — барабанщики проверяли свои барабаны. Капитан продолжил:
— Мне следовало повиниться и рассказать о вашем великодушии, тогда вас могли простить. Сотни раз я готовился это сделать, но каждый раз меня останавливало чувство стыда. Кроме того, вынесенный вам приговор был заслуженным и справедливым. Да простит меня Бог! Я так ничего и не сказал, а вскоре мой полк перевели в Теннесси, и я ничего не знал о вас.