печального пренебрежения в его отечестве поэзией, являющейся подлинной «солью»
России: «Не жалко мне себя как общественной фигуры, но жалко своих песен. <...>
Верю, что когда-нибудь уразумеется, что без русской песенной соли пресна поэзия под
нашим вьюжным небом, под шум новгородских берез» (Н. Ф. Христофоровой, конец
1935 г.).
В целом же письма поэта из Сибири носят характер, сближающий их с
«посланиями» древнерусских авторов «духовного завещания», -завещания тем, кто
остается на воле, завещания молодым, которым суждено пережить весь ужас
лихолетья. Насколько они являются выражением «глубинных основ мировосприятия и
мироощущения их автора» исследователь подчеркивает: «Письма Клюева из ссылки
представляют собой сложный сплав эпистолярного жанра и идущего от древнерусской
литературы жанра духовного завещания. В этом нет ничего удивительного: годы и
болезни не оставляли Клюеву никакой надежды на благополучное возвращение из
ссылки. Удивительно другое: письма поэта свидетельствуют, сколь прочно и глубоко
жили в народе восходящие к средневековой древности взгляды и понятия, сколь
неистребимо сохранялась этикетность мышления и поведения русского крестьянина»1.
1 Юхименко Е. М. Народные основы творчества Н. А. Клюева. С. 11.
Следует также несколько остановиться на некоторых особенностях их содержания,
а также стиля всех клюевских писем вообще.
Подобно автобиографической прозе и публицистике они в значительной степени
насыщены апологией крестьянства (преимущественно в письмах к Блоку). В
противоположность известному славословию революции в своей публицистике, в
письмах, как жанре более искреннем, доверительном и «камерном», Клюев
высказывается о ней уже как о силе разрушительной: «Хотя при пролетарской культуре
такие люди, как я, и должны погибнуть, но все-таки не думалось, что моя погибель
будет так ужасна», — пишет он из Вытегры в Петроград В. С. Миролюбову в первой
половине января 1918 года. В том, что «революция сломала» «деревню» и его, Клюева,
«быт», его «избяной рай», он жалуется в письмах к М. Горькому (в том же году), а
также Есенину (22 января 1922 г.). Правда, в письме к С. Городецкому (лето 1920 г.) он
к этой жалобе добавляет: «Я очень страдаю, но и радуюсь, что сбылось наше -
разинское, самосожженчес-кое...» В полном отчаяния и безысходности письме
Миролюбову (осень 1919 г.) он признается в невозможности писать, несомненно, о
революции в том духе, в каком писал о ней раньше: «Они (стихи. — А. М.) уже с
занозой, с ядком. Бесенята обсели их, как мухи...»
Клюевские письма изобилуют отзывами, суждениями о текущей литературе, о
собратьях-писателях. Здесь он отмечает «удивительные по строгости, простоте и
осиянности строки» «свежих, как Апрельский Лес» стихотворений С. Клычкова (А.
Ширяевцу, 28 июня 1914 г.), «строгость линий» в стихах А. Ахматовой (В. С.
Миролюбову, январь 1915 г.), есенинскую «Радуницу» — как «чистейшую из книг» (А.
Ширяевцу, начало 1917 г.), «чудесные арсеналы с кладенцами» в поэзии П. Васильева
17
(В. Н. Горбачевой, 22 декабря 1936 г.) и, наоборот, «серость» и «неточность» в стихах
печатающихся в газетах «знаменитостей» (Н. Ф. Христофоровой, конец 1935 г.).
Письма — все-таки жанр в своей сущности весьма специфический, и не
отношением в них автора к окружающему миру он более всего определяется, а в
основном — отношением его к своему адресату, побудившему в данном случае
написать вот это самое письмо. Одним из таких побуждений выступает в письмах
Клюева стремление подсказать ему некие правильные действия, направить его на
верный путь. «...Нужно идти тем путем, который труднее всего. Брать то, что мир
отвергает, не делать того, что делает мир» (А. Яр-Кравченко, 14 февраля 1933 г.).
Опять же вспоминается наследуемый от традиции древнерусской литературы жанр
«духовного завещания».
Но еще более, чем наставительным, пульсируют письма Клюева тоном покаянным
и самоуничижительным (и не только из Сибири, а также более ранние, к примеру,
Блоку). Верный заветам традиционной архаической культуры, поэт использовал в
своих уничижительных формулах старинную эпистолярную этику и эстетику,
использовал ее органично и естественно.
И как ни у кого другого пульсируют письма Клюева чрезвычайно эмоциональными