Ростом я два аршина, восемь вершков, в грудях двадцать четыре, а в головной обойме
пятнадцать с половиной. Голос у меня чистый и слово мерное, без слюны и без лая;
глазом же я зорок и сиз: нерпячий глаз у меня, неузнанный...
Принимая тело свое, как сад виноградный, почитаю его и люблю неизреченно
(оттого и шелковая рубаха на мне, широкое с теплой пазухой полукафтанье, ирбитской
кожи наборный сапог и персидского еканья перстень на пальце). Не пьяница я и не
табакур, но к су-ропному пристрастен: к тверскому прянику, к изюму синему в цеже-
ном меду, к суслу, к слоеному пирогу с куманичным вареньем, к постному сахару и ко
всякому леденцу.
В обиходе я тих и опрятен; горница у меня завсегда, как серебряная гривна, сияет и
лоснится; лавка дресвяным песком да берёстой натерта — моржовому зубу белей не
быть. В большом углу Спас поморских зеленых писем — глядеть не наглядеться: лико,
почитай, в аршин, а очи, как лесные озера... Перед Спасом лампада серебряная
доможирной выплавки, обронной работы.
В древней иконе сердце и поцелуи мои. Молюсь на Андрея Рублёва, Дионисия,
Парамшина, выгорецких и устюжских трудников и об-разотворцев...
Родом я из Обонежской пятины - рукава от шубы Великого Новгорода. Рождество
же мое — вот уже тридцать первое, славится в месяце беличьей линьки и лебединых
отлетов — октябре, на Миколу, черниговского чудотворца...
Грамоте я обучен семилетком родительницей моей Парасковьей Димитриевной по
книге, глаголемой Часослов лицевой. Памятую сию книгу, как чертог украшенный,
дивес пречудных исполнен: лазо-ри, слюды, златозобых Естрафилей и коней огненных.
...Родительница моя была садовая, а не лесная, во чину серафи-мовского
православия. Отроковицей видение ей было: дуб малиновый, а на ней птица в
женьчужном оплечье с ликом Пятницы-Параскевы. Служила птица канон трем звездам,
что на богородичном плате пишутся; с того часа прилепилась родительница моя ко
всякой речи, в которой звон цветет знаменный, крюковой, скрытный, столбовой...
Памятовала она несколько тысяч словесных гнезд стихами и полууставно, знала Лебедя
и Розу из Шестокрыла, Новый Маргарит — перевод с языка черных христиан, песнь
искупителя Петра III, о христовых пришествиях из книги латинской удивительной,
огненные письма протопопа Аввакума, индийское Евангелие и многое другое, что
потайно осоляет народную душу — слово, сон, молитву, что осолило и меня до костей,
до преисподних глубин моего духа и песни...
Пеклеванный ангел в избяном раю — это я в моем детстве... С первым пушком на
губе, с первым стыдливым румянцем и по особым приметам благодати на теле моем
был я благословлен родителью моей идти в Соловки, в послушание к старцу и
строителю Феодору, у которого и прошел верижное правило. Старец возлюбил меня,
аки кровное чадо, три раза в неделю, по постным дням, не давал он мне не токмо
черного хлеба, но и никакой иной снеди, окромя пряженого пирожка с изюмом да вина
кагору ковшичка два, чистоты ради и возраста ума недоуменного — по древней
греческой молитве: «К недоуменному устремимся уму. .»
Письма из Кожеозерска, из Хвалынских молелен, от дивногорцев и спасальцев
кавказских, с Афона, Сирии, от китайских несториан, шелковое письмо из святого
города Лхаса — вопияли и звали меня каждое на свой путь. Меня вводили в
воинствующую вселенскую церковь...
21
Жизнь моя - тропа Батыева: от студеного Коневца (головы коня) до порфирного
быка Сивы пролегла она. Много на ней слез и тайн запечатленных.
Я был прекрасен и крылат В богоотеческом жилище, И райских кринов аромат Мне
был усладою и пищей. Блаженной родины лишен И человеком ставший ныне...
Осознание себя человеком произошло со мной в теплой закавказской земле, в
ковровой сакле прекрасного Али. Он был родом из Персии и скрывался от царской
печати (высшее скопчество, что полагалось в его роде Мельхиседеков). Родители через
верных людей пересылали ему серебро и гостинцы для житейской потребы. Али
полюбил меня так, как учит Кадра-ночь, которая стоит больше, чем тысячи месяцев.
Это скрытное восточное учение о браке с ангелом, что в русском белом христианстве
обозначается словами: обретение Адама-Али заколол себя кинжалом...
Меня арестовали на Кавказе; по дороге в тюрьму я угостил конвойных табаком с