собственном творчестве поэта, но и в русской литературе XX века. Она состоит из
таких имеющих личност-
1 Лисицкая Е. А. Ремизов и Н. Клюев: грани стилизации // Николай Клюев: образ
мира и судьба. Томск, 2000. С. 109.
2 Городецкий С. О Сергее Есенине. Воспоминания // Новый мир. 1926. № 1. С. 139.
ную направленность (на самого себя) малых жанров как автобиографический,
публицистический, записи снов, эпистолярный и т. д. Но на этих, так сказать,
вспомогательных формах прозы лежит печать огромного индивидуального
своеобразия. В них отражена сущность и деятельность Клюева, бытовые
обстоятельства его творчества и жизненного пути, запечатленного порой на самом
высоком, даже сакральном уровне. Они же представляют собой и как бы хро-
нографическую запись самой судьбы поэта. В прозе дает о себе знать образный строй
его поэзии, ощутимо дыхание его самобытного языка и речи. Прозу Клюева можно
назвать своего рода житейской оправой для жемчужины его поэзии. Стихи у него - это
осуществление чистого божественного дара, а проза — выражение биографического и
исторического фона. Ей присущи еще и подлинные проявления художественного,
философского и пророческого характера, чем она вполне дополняет и развивает
отдельные мотивы его поэзии. Общее содержание и идейную (национальную)
направленность клюевской прозы именно в этой высокой ее ипостаси исследователь
творчества поэта определяет следующим образом: «Проза Клюева <...> представляет
собой целостный художественный текст, основой которого является эстетизация
"избяного космоса" и романтическая концепция русской революции как Красной
Пасхи, опирающейся на религиозно-мифологические представления о Втором
Пришествии Христа и возможностях личного воплощения Иисуса в избранном
"народе-Христе", в отдельном человеке, которого Провидение отметило своим
5
божественным перстом. Таким носителем духовной истины, по глубокому убеждению
Клюева, является русский народ» *.
О своем органическом единстве с ним высказывается Клюев в автобиографических
заметках и набросках, но более всего в так называемых «житийных» рассказах — о
своих родословных корнях, семейном воспитании в духе «древлего благочестия»,
хождениях по старообрядческим скитам и сектантским гнездам, о встречах с пред-
ставителями монархической и литературной элиты.
В них он осознает себя прежде всего вестником и выразителем творческих сил
народа, но не тех слоев, которые реализовались в национальной культуре и искусстве
под знаком приобщения России к европейскому прогрессу, а других, оставшихся в
стороне от него, уходящих корнями в допетровскую Русь и крестьянскую
самобытность, называемых самим поэтом «глубинными», «потаенными». В истории
отечественной духовной культуры этими силами уже было решительно заявлено о себе.
Имеется в виду возникшее еще в середине XVII века и создавшее свой особый
духовный мир (этический и эстетический)
1 Пономарева Т. А. Проза Николая Клюева 20-х годов. М., 1999. С. 124.
движение раскола, направленное поначалу против церковных нововведений
патриарха Никона, а затем и вообще против всякого официально-церковного и даже
государственного начала. В старообрядчестве, по словам исследователя, «была сильно
развита историческая память, которая, видимо, вообще отличала древнерусского
человека. Основу исторической памяти составляло осознание единства человеческой
истории, неразрывной связи людей и поколений, живых и умерших. На этом строилось
православное богослужение, церковные обряды и обычаи. Каждый человек чувствовал
себя членом большой христианской семьи; это давало ему опору в жизни и образцы
для подражания»1.
Поэтому-то в рассказах о себе и уделяет поэт своей родословной основное
внимание. «Родовое древо мое замглено коренем во временах царя Алексия. <...> До
Соловецкого страстного сиденья восходит древо мое, до палеостровских
самосожженцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной»2 —
записывает за Клюевым в начале 1920-х годов литературовед П. Н. Медведев.
Высказывание о древности своих семейных корней (способных поспорить с имени-
тыми родами) поэт дополняет здесь более существенной для него мыслью, что уходят
они в достопримечательный период старообрядчества, с его бунтом монахов