– Локи набедокурил вновь, и Седобородый отправился в Асгард.
– Что меня ждёт дальше?
– Я и Хугин сопроводим тебя, – Мунин захлопал крыльями. – Ярость! Ярость!
Ворон вспорхнул и воссоединился со своим товарищем в небе. Портал излучал пурпурный цвет, и исходили оттуда звуки бойни. Мунин и Хугин спикировали и залетели в портал. Хильда поколебалась, но всё же вошла.
Такой битвы она ещё никогда не видела: тысячи трупов, стоны, крики, звон и лязг. Расколотые щиты лежат на земле, трупы и умирающие лежали одним ковром, что ни травы, ни камушка не видать. Хильда шла по телам, которые ещё дышат и издают предсмертные стоны. Под её ногой хрустят чьи-то сломанные шеи и хребты. Два ворона Одина, как ветер, проносятся между воинов, хищно каркая, готовясь к пиру.
Воин с копьём разгоняется и пронзает мечника, кровоточащая туша взмывает в воздух, и рекой кровь стекает по древку копья на руки копейщика. Он орёт, воет, рычит, – животный оскал, глаза опьяневшего от крови медведя, дыхание разгневанного лося. Тело, как мясо на шпажке, соскальзывает на наконечник, и копейщик ногой сталкивает труп.
Воин с секирой вгрызается в щит воина, пинает его ногой и сокрушительным ударом отрубает ногу. Вопль поднимается в воздух. Одного удара ему достаточно, чтобы убить каждого на этом поле боя. Его секира раскусывает кольчугу и разрезает плоть, словно по воде водит. Смерть приходит с неба: стрела пробивает череп воина с секирой и тот замертво падает на груду трупов. Мунин и Хугин садятся на только что павшее тело и принимаются его клевать.
Хильде дурно, её одолевает страх, отчаяние. Запах крови заставляет её голову кружиться, тёплый пар от тел и крови окутывает ноги. В глазах каждый удар меча, топора, копья сверкает как вспышка, яркие звезды, что загораются и тут же гаснут, уступая место более крупным вспышкам. Это магия войны. Ярость бушует между скрещенными мечами, раздробленным щитом, разрезанной плотью и пробитым черепом. Кровь, что течёт под горами трупов, – это ярость.
Хильда идёт по трупам, которые она сама и выложила за свою жизнь воительницы. Клича Тюра и Тора, Одина и Фрею, Фрейра и Фригг, Сифф и Ньёрдра. Посвящая каждое своё убийство всем Асам, всем Ванирам. Ярость, что она сеяла на боле битвы, – несгораема, вечна. И вот она уже слышит свой собственный вопль в каждом лязге, в каждом соприкосновении оружия.
– Хватит! – в отчаянии крикнула Хильда. Бойня продолжалась. – Я сказала, хватит! – Крикнула Хильда ещё громче, и воины застыли на месте.
– Человеческая натура состоит из ярости, – Мунин сел на плечо Хильды и говорил ей прямо в мозг. – Человек порождает любовь, страх, ярость, неуверенность – и это всё реализуется в Нифельхейме.
– Это мир мглы и тьмы? – озадаченно спросила Хильда.
– Да, – Хугин приземлился на другое плечо Хильды. – Ты породила множество теней в этом мире.
– Теней? – переспросила Хильда.
– Человек отбрасывает тень не только от солнца, но и от своих поступков, привычек и характера, – говорил Хугин.
– Но я поборола в себе ярость! Эту воинскую жадность крови! – и трупы под её ногами зашевелились.
– Поборола, – передразнил Мунин и засмеялся долгими, протяжными кар-кар. – Натура твоя жива и питает тень Нифельхейма.
Хильду схватил за ногу труп, за ним другой, и они принялись её валить. Она топталась, пинала их, но всё больше рук вылезало и хватало её.
– Ты никогда не смоешь своего естества – человеческого естества, – и Мунин взмыл вверх.
– Это всё проделки Одина! Он пытается меня сломать! Его натура пропитана яростью, и сам он ярость! Но я никогда не стану частью его гнилого естества!
– Тогда мгла Нифельхейма поглотит тебя, Хильда, дочь Харальда, – Хугин каркнул и тоже улетел прочь.
Хильда выбилась из рук мертвецов и побежала вперед, неважно куда – главное, подальше отсюда. Но выхода из тени не было. Она бежала и бежала, но вереница воинов всё тянулась, а земля из трупов не заканчивалась. Зацикленность – одна из черт мира мглы, теней, холода и пустоты. В голове звучали голоса. Они звучат громко, вгрызаются в самые глубокие части мозга. Каждый голос холоден как лёд, стрекочет как костер, а некоторые звучат как шипение раскалённого металла, когда его окунают в масло. Хильда не выдерживает и падает на колени.
Руки мертвецов медленно тянутся к ней. Удручающие взгляды воинов давят на неё, и она так хочет от них скрыться. Рука трогает её ногу, и она рубит её топором, за ней вторую, третью, она обрубает каждую тянущуюся к ней руку. В ней закипает гнев, она встает и принимается рубить воинов. Свирепыми, самыми жестокими ударами она валит их одного за другим. Обезумевшая от крови, она не чувствует границы, всё становится бессмысленным, никчёмным. Её топор и сакс легко вспарывают брюхи, глотки; кровь льёт фонтаном, поливает Хильду. Да, вкус крови на губах, она заливает глаза: теплая и солёная. Она улыбается широко, довольно, смех её истерический, на грани радости, удовольствия и ужасной горести, трагический. Кровь уже просто хлещет отовсюду. Она закрывает глаза.