— Спрашивает меня: драгоценности, деньги есть? Я взмолился, говорю да откуда же, сынки, у меня деньги? А потом, даже если бы и были, разве стал бы я их на работу таскать? А он мне хрясь прикладом в голову. Я и повалился на пол, думаю, пробил черепушку-то. В мозгах все тудит. По щекам кровь, — совсем уныло сообщил Иван Степанович. — Спрашиваю: за что же ты меня так уделал? А он мне с ехидцей так сообщает, дескать, ты меня не рожал, чтобы сынком называть. А если еще раз услышит, то я пулю схлопочу. Ну, я и заткнулся. А тут он у меня дальше спрашивает: «Если у тебя денег нет, то, может быть, у твоих напарников имеется?» Я отвечаю: так у них и спрашивайте, я-то здесь при чем? А второй как расхохоется, у меня даже кровь в жилах застыла. Говорит, что и спрашивать уже более не у кого. Дескать, они с простреленными черепами валяются… Я тут поднялся, думаю сейчас меня совсем затопчут. А высокий тычет мне «стволом» в лицо и говорит: что-то ты задерживаешься с ответом. Может быть, тебе по другому уху ударить? Я и говору откуда у них деньги-то, молодые еще, чтобы их нажить. А он мне как ткнет «стволом» в щеку. Я уже и не интересуюсь, за что. А он уточняет, с каким-то мелким смешком, это тебе, говорит, за твою остроту. Тут третий заходит…
— Какой он был из себя?
— Лица-то не видно, — пожал плечами охранник, — так же, как и все, в маске был. А так ничего особенного. Среднего росточка, не выше. Но когда заговорил, сразу стало ясно, что он у них за главного.
— И о чем же они разговаривали?
— Третий-то вошел и говорит: « Ну, чего базар затеяли, сейчас менты появиться могут, а нам еще оружие нужно перетащить». А потом спрашивает: ну что, мочить его будешь? А тот, что повыше, говорит: «Ладно, хватит на сегодня парочки трупов, пускай живет», потом как даст мне только рукоятью, я и отлетел во-он в тот угол, — показал Федосеев глазами на шкаф. — Потом уже ничего не помню. Сознание, наверное, потерял. Очнулся, чувствую, что не могу пошевелиться. А они, оказывается, суки, мне руки и ноги связали. А в рот кляп воткнули, даже и не пойму, как я не задохнулся. Голова болит, кожу на лице неприятно стянуло. Ну, подполз я к зеркалу, — показал он взглядом на старое трюмо, стоящее рядом. — Приподнялся кое-как. Мать моя! Меня и не узнать. Все лицо в крови. Опух весь, словно после запоя. А потом слышу, по коридору шаги, ну, думаю, добивать идут. Дверь открывается, а тут милиция.
— И сколько же вы пролежали без сознания, можете сказать?
Иван Степанович задумался. К допросу он вообще подошел очень основательно и, прежде чем что-то произнести, выбирал каждое слово — подобное у свидетелей редкость. Чаще всего они засыпают ненужной информацией, откуда по крупинке следует выискивать то, что действительно может пригодиться для дальнейшего расследования.
— Я так думаю, что, наверное, часов пять-шесть. Тогда мне не до того было как-то размышлять. Но когда милиция пришла, уже ведь утро было. А заявились они где-то глубокой ночью.
— А подозрительного в самом начале дежурства вы ничего не заметили?
Федосеев пожал плечами:
— Все было как обычно… Спокойно так, кто бы мог подумать, что подобное может произойти.
— А выстрелы вы не слышали?
— Ни выстрелов, ни шагов, ничего не слышал! — убежденно проговорил Иван Степанович. — У нас дом знаете какой постройки? Девятнадцатый век! Здесь усадьба была какого-то графа. Стены во-от такие толстые — развел он руками. — Говорят, здесь при Берии в подвалах расстреливали. Так что слышимость нулевая.
Место и впрямь было мрачноватое, сразу за забором росли крепкие липы, и корявые длиннющие ветки воровато свешивались во двор. По всей окрестности росла крапива — признак цивилизации и запустения одновременно. Очень легко было представить, что лет двести назад где-то здесь молодой барин куролесил вместе с дворовыми барышнями.
Сейчас от былого дремучего леса остался всего лишь небольшой островок.
Реликт. Но даже этот осколок природы давал представление о буйстве прежнего многоцветия. И, как напоминание о сегодняшнем дне, лишь иной раз через густую крону деревьев прорывались гудки проезжавших по магистрали автомобилей.
Полковник Крылов невольно посмотрел на стены. Да, подобный особняк создан для настоящего душегубства. Интересно, а дежуривших здесь вохровцев не мучили кошмары или, скажем, по ночам не блуждали тени сгинувших?
Геннадий Васильевич с трудом удержался, чтобы не задать такой вопрос.
— Да, стены здесь крепкие, — задумчиво поддакнул он. — А кто у вас выдает оружие?
— Я разводящий, ключи всегда при мне. А когда очнулся, их уже не было.
— Понятно. А может быть, вы накануне что-нибудь подозрительное заметили?
— Что именно? — непонимающе заморгал Федосеев и посмотрел на начальника охраны, теперь уже сидящего немного позади полковника.
Похоже, что за сегодняшний день Абрамов изрядно подустал от общения с органами правосудия и теперь, oседлав стул, наслаждался отдыхом. Правую ногу он закинул на левую, короткие пальцы сцепил на выпуклом животе и с заметным любопытством рассматривал на высоком потолке проступившие на штукатурке мелкие трещинки.
— Ну, скажем, не заприметили случайно каких-то подозрительных людей, которые отирались около вашей территории. Может быть, видели машину, которая не стояла здесь прежде.
Подумав, Федосеев убежденно отвечал:
— Обычно у меня память на такие вещи цепкая, но в эти дни все было как всегда.
— А вы случаем, Валерий Петрович, ничего такого настораживающего не обнаружили? — неожиданно повернулся полковник к начальнику охраны.
Абрамов, услышав собственное имя, как-то рассеянно встрепенулся, а его лицо вновь приняло виноватое выражение.
— Ничего не заметил… Признаюсь, я даже как-то и не особенно смотрю по сторонам. У меня сейчас одна жизнь — с работы домой, из дома на работу. И все время на служебной машине.
— Очень жаль, — мгновенно отреагировал полковник. — У вас оружие пропало, и вы даже толком рассказать ничего не можете. Сколько, кстати, пропало винтовок?
— Десять пирамид, — обреченным тоном протянул начальник охраны, — и еще полсотни пистолетов «ТТ». Геннадий Васильевич невольно присвистнул:
— Таким арсеналом можно целый полк вооружить. А, кстати, где находится оружейная комната?
— Вы уже были там, она смежная, — смущенно произнес Абрамов, — это здесь, на втором этаже… Там Василий лежит.
— Понятно, — качнул головой полковник, догадавшись, что речь идет о покойнике. — Больше у меня к вам нет вопросов. Поправляйтесь. Я думаю, вы не будете возражать, если мы с вами еще как-нибудь побеседуем? — поднялся Геннадий Васильевич.
— Рад буду помочь, — откликнулся охранник. — Я все, что угодно, готов сделать, чтобы этих подонков отыскать.
— Вот и договорились, — произнес полковник, ухватившись за ручку двери.
Заелозил по дощатому полу стул — это запоздало поднялся со своего места начальник охраны.
Вернувшись, полковник обнаружил, что труп уже убрали, а то место, где он лежал, аккуратно обвели мелком. Не было даже крови, ее тщательно вытерли.
Вот, собственно, и все, что напоминало о недавней трагедии.
Лицо капитана Федорчука выглядело оживленным, заметно повеселела и вороная практикантка. Вот что значит вынести из помещения труп! Оно и понятно, лежит здесь, понимаешь, в самом центре комнаты, а к нему притянуты все взгляды присутствующих, словно он тут главное действующее лицо.
Наверняка Федорчук уже рассказал парочку нескромных анекдотов. Он на такое способен, еще тот тип. Женщинам такие нравятся — немного раскрепощенные, немного нахальные, немного с куражом. А в совокупности получается этакая гремучая смесь, против которой ни одна баба не устоит.
Веселье с появлением полковника обломилось мгновенно. Девушка старательно уткнулась глазами в блокнот, как будто бы решила выучить наизусть все то, что успела записать. Таким же озабоченным выглядел и Малышев — похоже, что он тоже был не прочь продолжить непринужденную беседу. Крылова всегда удивляла способность молодых офицеров заводить романы, причем место и время суток здесь совершенно не имели значения — это могло произойти в управлении, во время следственного эксперимента и даже при опознании в морге. Молодость! Черт бы ее побрал…