— Ролери! Ро-о-олери! — донеслись сзади пронзительные голоса, которые вечно звали, наставляли, бранили ее, ни на мгновение не стихая у нее за спиной. Она ни разу не оглянулась и продолжала идти вперед, а очутившись под защитой леса, побежала — и замедлила шаг, только когда все звуки затихли вдали, пропали в полной вздохов и шорохов тишине среди деревьев, стонущих под ветром, и о стоянке людей напоминал лишь легкий горьковатый запах древесного дыма, который доносился и сюда.
Теперь тропа во многих местах была загромождена рухнувшими деревьями, и ей приходилось перебираться через них или проползать под ними, а сухие сучья рвали ее одежду, цеплялись за капюшон. Ходить по лесу при таком ветре было небезопасно — вот и сейчас где-то выше по склону раздался приглушенный расстоянием треск. Еще один ствол не выдержал напора ветра. Но ей было все равно. Сейчас она могла бы вновь спуститься на эти серые пески, чтобы спокойно, совсем спокойно ждать, когда на нее обрушится пенящаяся стена воды в четыре человеческих роста… Она остановилась с той же внезапностью, с какой побежала, и замерла на окутанной сумраком тропе.
Дул ветер, стихал, начинал дуть с новой силой. Мутные мглистые тучи неслись так низко, что почти задевали густое сплетение сухих обнаженных ветвей над головой девушки. Тут уже наступил вечер. Ее гнев угас, сменился растерянностью, и она стояла в боязливом оцепенении, сутулясь от ветра. Что-то белое мелькнуло прямо перед ней, и она вскрикнула, но не шевельнулась. Вновь мелькнула белая молния и вдруг застыла над ней на кривом суку — не то огромная птица, не то зверь с крыльями, совершенно белый и сверху и снизу, с короткими острыми крючковатыми губами, которые то смыкались, то размыкались, с неподвижными серебряными глазами. Вцепившись в сук четырьмя широкими когтями, неведомая тварь неподвижно глядела на нее вниз, а она неподвижно глядела вверх. Серебряные глаза смотрели не мигая. Внезапно развернулись огромные крылья в рост человека и захлопали, ломая ветки вокруг. Тварь била белыми крыльями и пронзительно кричала, а потом взмыла вверх навстречу ветру и тяжело полетела среди сухих древесных вершин под клубящимися тучами.
— Снеговей, — сказал Агат, остановившись на тропе позади нее. — По поверью они приносят снежные бури.
Огромное серебряное чудище так напугало ее, что она утратила способность думать. На миг она ослепла от слез, всегда сопровождающих любое сильное душевное движение у людей этой планеты. Она собиралась встретить дальнерожденного здесь в лесу и осыпать его насмешками, уничтожить презрением: ведь она заметила, что под маской небрежного высокомерия он был глубоко уязвлен, когда люди в Теваре смеялись над ним и ставили его на место так, как он того заслуживал — лжечеловек, низшее существо. Но белый жуткий снеговей нагнал на нее такой страх, что она закричала, глядя на дальнерожденного в упор, как мгновение назад смотрела на крылатое чудище:
— Я тебя ненавижу! — Ты не человек, я тебя ненавижу!
Тут слезы перестали литься, она отвела взгляд, и оба они довольно долго молчали.
— Ролери! — прозвучал негромкий голос. — Посмотри на меня.
Но она не повернула головы. Он подошел ближе, и она отпрянула с воплем, пронзительным, как крик снеговея:
— Не прикасайся ко мне!
Ее лицо исказилось.
— Успокойся, — сказал он. — Возьми меня за руку. Возьми же!
Она снова отпрянула, но он схватил ее за запястье и удержал. Вновь они застыли без движения.
— Пусти! — сказала она наконец обычным голосом, и он сразу разжал пальцы. Она глубоко вздохнула. — Ты говорил… Я слышала, как ты говорил внутри меня. Там, на песках. Ты и опять так можешь?
Не сводя с нее внимательного спокойного взгляда, он кивнул.
— Да. Но ведь я тогда же сказал тебе, что больше не буду. Никогда.
— Я все еще слышу его. Я чувствую твой голос! — она прижала ладони к ушам.
— Я знаю… И прошу у тебя прощения. Когда я позвал тебя, я не сообразил, что ты врасу… что ты из Тевара. Закон это запрещает. Да это и не должно было получиться.
— Что такое врасу?
— Так мы называем вас.
— А как вы называете себя?
— Людьми.
Она посмотрела вокруг, на стонущий сумеречный лес, на колоннады серых стволов, на клубящиеся тучи почти над самой головой. Этот серый движущийся мир пугал своей непривычностью, но она больше не боялась. Прикосновение его пальцев, подлинное, осязаемое, вдруг смягчило мучительность его присутствия, принесло успокоение, а их разговор окончательно привел ее в себя. Она вдруг поняла, что весь прошлый день и всю ночь была во власти безумия.