(М. Шелли «Франкенштейн»)
Люсинда, проскользнув в дверь кабинета отца, огорошила его совершенно неожиданным вопросом:
– Почему ты постоянно называешь лорда Милберна анархистом? Честное слово, мне он таковым не кажется!
Генерал Огастус Баррет посмотрел через плечо на дочь. Хотя выражение лица генерала было довольно суровым, в его серых глазах светилась радость – и ни намека на громы и молнии, которые обычно наводили ужас не только на домочадцев, но и на молодых офицеров.
– Нет, Люсинда, – возразил он, – ты только взгляни на него! Красный пиджак, белая длинная куртка и зеленые брюки! Ей-богу, он либо законченный анархист, либо оживший национальный флаг Испании!
– Ну и что ж из того? – Люсинда хихикнула. – Или испанцы уже перестали быть нашими союзниками?
– Они перестанут ими быть, увидев, как некий англичанин издевается над главным символом их суверенного государства! – Лицо генерала приняло почти зверское выражение. – Помилуй Бог! Ты только посмотри: он уже начал махать нам рукой! Каков наглец! Насколько мне известно, он еще не твой жених и не мой зять! Имей в виду: если он посмеет хотя бы приблизиться к нашему дому, я прикажу его пристрелить!
Люсинда отошла от окна и покачала головой:
– Никакой он мне не жених! У меня совсем нет желания выходить замуж за чей-либо государственный флаг! И вообще, папа, у тебя ко мне есть еще какое-то дело? – Она бросила выразительный взгляд на беспорядочную груду страниц с записями, сделанными чернильным карандашом, возвышавшуюся на столе из красного дерева.
– Успокойся, пока для тебя ничего нет. Записи, которые я сделал в Саламанке, вряд ли могут на что-либо пригодиться. И не уводи разговор в сторону!
– Какой разговор?
– Как это какой? Естественно, о женихе.
– Папа, не вздумай снова начать приглашать к нам в дом своих друзей-офицеров, ибо в таком случае ты, я и еще человек тридцать твоих дружков непременно облачатся в красно-бело-синие мундиры, отображающие цвета французского флага, а мне придется изображать из себя национальное знамя Франции, развевающееся на башне в блокированном городе, который готовятся захватить англичане!
Генерал еще глубже утонул в мягком кресле, в то время как Люсинда продолжала забрасывать его вопросами:
– Видишь ли, папа, насколько мне известно, лорд Джеффри Ньюком участвовал в военных действиях при Саламанке. Сегодня вечером он должен быть в «Олмаке». Как ты думаешь, не стоит ли мне подойти к нему и спросить, не может ли он задержаться в Лондоне и помочь нам расшифровать некоторые публикации в твоем журнале? То, что там написано, известно далеко не всем, так как мало кто участвовал в событиях под Саламанкой или оказался их свидетелем.
– О ком это ты? Не о том ли, кто получил пулю в плечо во время битвы при Ватерлоо? Если я не ошибаюсь, вчера ты танцевала с ним вальс, не так ли?
– Вчера, впрочем, как и всегда, я танцевала по меньшей мере с дюжиной молодых людей. Просто во время вальса лорд Джеффри сказал мне несколько слов о минувшей войне, вот я и подумала, не может ли он быть тебе в чем-то полезным.
– Что ж, надо подумать!
Генерал, казалось, только сейчас заметил муслиновое платье дочери и кокетливо сдвинутую набок соломенную шляпку с прикрепленной к ней искусственной розой. Он окинул Люсинду с головы до ног насмешливым взглядом и хмыкнул:
– Как тебе известно, у нас есть хороший садовник!
– Да. Ты знаешь, что я очень люблю розы и всегда ношу с собой перчатки на случай, если мне доведется поработать в цветнике.
– Точно так же делала твоя покойная матушка! – грустно произнес генерал. – Да… Где ты сейчас, моя дорогая Мэри со своими волшебными розами?
– Я могла бы составить прекрасный букет для твоего кабинета, папа. – Люсинда улыбнулась и, надев плотные перчатки, спустилась в сад, небрежно бросив слуге: – Если что, ты найдешь меня в розарии, Боллоу!
– Да, мисс Люсинда, – кивнул в ответ старый слуга.
Тем временем садовник Уэрли уже успел собрать для молодой хозяйки букет полевых цветов. Люсинда, продолжая вспоминать вальс, который танцевала накануне с Джеффри, спустилась в глубь сада, где ее покойная матушка в каждый день рождения дочери сажала по одной новой розе.
После ее смерти Люсинда старалась по возможности продолжать эту традицию, высаживая ежегодно по розе, но уже в память о матери. Неделю назад она получила двадцать четвертую розу, на этот раз из Турции, и сейчас собиралась ее посадить…
Присев возле клумбы, Люсинда разрыхлила землю и, осторожно взяв в руки роскошный цветок, наклонилась над ним и прошептала:
– Ну, как ты себя чувствуешь? Наверное, хочешь пить?
И тут же у ее ног появился кувшин с водой.
– Спасибо, Уэрли! – поблагодарила Люсинда, полагая, что это садовник. – Вы прочитали мои мысли!
Но тут ее взгляд упал на его ботинки. Странно, Уэрли никогда не носил подобной обуви. Люсинда подняла взгляд и, к своему удивлению, увидела сначала охотничьи брюки из дорогой оленьей кожи, каких никогда не позволил бы себе купить ни один садовник, зеленую куртку и яркий галстук, над которым выступал волевой подбородок. Взглянув еще выше, она увидела тонкие губы. Сверху на нее смотрели знакомые голубые глаза…
– Мистер Карроуэй! – воскликнула Люсинда и поспешно вскочила, наступив при этом на подол своей длинной юбки и чуть было не упав на клумбу.
Роберт сделал шаг вперед и схватил девушку за обе руки. Убедившись, что она удержала равновесие, он отпустил Люсинду и покорно отступил, восстановив расстояние между ними, после чего заложил руки за спину.
– Ну и чего вы испугались? – поинтересовалась Люсинда. – Можно подумать, я кусаюсь!
– Этого я не говорил, – хмыкнул Роберт.
«Будь с ним мила и приветлива! – сказала себе Люсинда. – Ведь если он пришел, значит, имел для этого причины!»
Обе подруги Люсинды, отмечая постоянное отсутствие Роберта на публике в течение последних трех лет, были убеждены, что лорду Карроуэю очень нелегко чувствовать себя оторванным от общества.
– Я не хотела вас обидеть! – смущенно промолвила Люсинда. – Хотя это вы первый вывели меня из себя.
– Я должен научиться быть осторожным и скрытным, – тихо ответил Роберт. – И мне казалось, вы надлежащим образом оцениваете искусство, с которым я это делаю.
Люсинда внимательно посмотрела на Роберта. Его лицо оставалось совершенно спокойным, однако небесно-голубые глаза вдруг повеселели и часто замигали. Люсинда с удовлетворением отметила, что Роберт, видимо, не лишен чувства юмора.
– В смысле осторожности мне явно далеко до вас! – Люсинда усмехнулась. – Но, думаю, нам следует заключить своего рода договор: не допускать никаких тайных действий друг против друга, прежде чем мы станем откровенными врагами.
– Принято! – кивнул Роберт и посмотрел через плечо Люсинды на дом. – Вчера вечером мне в голову пришла довольно любопытная мысль.
– И какая же?
– Вы напрасно тратите время с Джеффри Ньюкомом.
– Это еще почему?
– Потому что Ньюком – самоуверенный и донельзя испорченный человек.
Люсинда не могла решить, воспринимать эти слова с раздражением или же, наоборот, признаться, что они ее заинтриговали.
– Тем более он нуждается в уроках, – возразила она, но затем прибавила: – Конечно, я не могу безошибочно выбрать себе ученика только потому, что его окружение полагает, будто он особо нуждается в подобных занятиях. Однако я уверена, что джентльмены во всех случаях не должны говорить дурно друг о друге в присутствии женщины.
Роберт кивнул в знак согласия:
– Разумеется, вы правы, хотя лично я не отношу себя к категории джентльменов. Вы ближайшая подруга Джорджианы и, думаю, должны понимать, что если Тристана и Сент-Обина можно считать раздражительными и в какой-то степени сбившимися с пути, то оба они отнюдь не окончательно испорчены. И все же, какие бы уроки вы ни стали им преподавать, они не будут к ним прислушиваться, пока не поймут, что могут извлечь из них практическую пользу. При этом оба уверены, что весь мир должен склониться перед их сиюминутными желаниями.