…он лежит у дороги. Все тело его болит и ноет так, что думаешь, скорей бы уже пришла смерть и отбросила разом всю эту грязь. Совсем рядом поселок, по дороге постоянно ходят люди, но никто не останавливается, чтобы помочь ему. Он болен, неизлечимо болен, и для него нет никакой надежды. Он просто ждет, пока придет смерть, и боль стала уже привычной. Но как же она сильна! Мимо идет молодой господин. Он не очень богат, но и не беден. Господин поворачивает голову, губы его искривляются, собираются в гримасу. Господин плюет на больного, и этот плевок подобен касанию раскаленного железа. «Подыхай, скотина, раз не смог остаться человеком», — говорит господин и идет дальше…
Кагэро посмотрел еще раз на свои ладони. Шар, созданный Говорящим, исчез, растворился в воздухе вместе с серым туманом.
— Ну что? — Говорящий улыбнулся. — Болят?
— Болят.
— И ты все еще считаешь ЭТО болью? — удивленно спросил Говорящий. — Если да, то я могу показать тебе, что такое НАСТОЯЩАЯ боль.
И Кагэро не успел крикнуть: «Нет!»
Рухнула тьма. Но ненадолго. Вскоре мрак рассеялся, и Кагэро увидел знакомые холмы, дом, деревню неподалеку. Это его дом. Кагэро подходит ближе и видит, что сквозь щели в стенах сочится серый дым.
— Помоги-ите-е!
Это Ацуко! Она внутри!
Кагэро врубается плечом в дверь, но та будто стала каменной. Не поддается. Он бьет снова и снова, но ничего, никакого результата. Кагэро отступает на шаг назад. Пламя уже гудит внутри, уже пляшут вовсю оранжевые языки над крышей. В окне — лицо Ацуко. Такого ужаса он еще не видел никогда!
— По-омо-оги-и!!!
Он закрывает уши и глаза, но это не помогает. Не исчезает ни вид горящего дома, ни лицо Ацуко, ни ее крик.
И она уже не кричит. Пламя бушует за ее спиной, а она просто стоит и смотрит.
— Возненавидь меня, пожалуйста! — умоляет Кагэро, зная, что она слышит его слова. Ацуко шепчет в ответ:
— Не могу… Не могу ненавидеть тебя… Люблю…
— Нет!!
Ее лицо исчезает в пламени, стены дома рушатся.
Пожар гаснет, рассеивается дым. Кагэро идет по черным углям. Тело. Это тело Ацуко, изуродованное огнем. Он падает рядом с ним на колени, его душат слезы. И, не выдерживая, прижимается губами к обугленному лицу.
Ее губы — живые…
О Боги!
Она сама — живая!
Черный уголь осыпается, и Ацуко предстает перед ним обнаженная и прекрасная, будто только что рожденная самой Землей. Но лицо ее холодно, и глаза — как два алмаза. Рубиновые губы кривятся в презрительной гримасе:
— Ненавижу, тварь!
Плевок в лицо.
…И этот плевок подобен касанию раскаленного железа.
— Отпусти-и!
Кагэро схватился руками за голову и принялся рвать на себе волосы, будто хотел выдрать из головы страшные видения.
— Ну вот, — сказал Говорящий. — Ты уже и забыл о своих ладонях. Хватаешься ими за голову. Наверное, это должно быть больно. Потом тебе придется отрывать присохшие к ранам волосы. Но работу ты выполнил, пусть не очень хорошо, и я дам тебе поесть. Но не думай, что эти углы забудутся. Следующую яму ты сделаешь вдвое глубже. И шире. Даю тебе день на отдых.
Говорящий сунул руку в карман и вытащил оттуда засохший кусок хлеба. Бросил на землю и исчез.
Прошло немало времени, прежде чем Кагэро успокоился. Лицо Ацуко — то бледное, то голубое, то мертвое, то ненавидящее — все так же холодило кровь, не желало уходить из мыслей, но приступ закончился. Кагэро поднял с земли корку и тут же уронил, взвыв от боли. Острые крошки не хуже стали резанули по ладоням.
— Будь ты проклят, — прошипел Кагэро. — Даже это ты превратил в пытку.
— Путь к истине проходит по спинам тех, кому не удалось, — долетел до него шепот Говорящего. Кагэро кое-как взял окаменевшую корку и зашвырнул подальше.
Кагэро лег на спину и закрыл глаза.
Солнце медленно ползло по небу, то скрываясь за тучами, то проливая на землю ушаты тепла и света. Кагэро лежал недвижимый, и любой, идущий мимо, мог бы подумать, что он мертв.
Да он и так был почти мертв. Ибо состояние, в котором он находился, нельзя было назвать жизнью. Каким-то образом Кагэро удалось разделить свое сознание, и сейчас, лежа под солнцем, он занимался тем, что изучал каждый закоулок своей души.