Впрочем, Орехов мать по-своему любил, и она отвечала ему взаимностью. Деньги он ей переводил регулярно, и последний платеж сделал 29 декабря – ровно за сутки до того, как я попал в это время. Я не стал ломать эту систему, и следующий транш отправился в Сумы в конце января – размер зарплаты позволял не обращать внимания на эти переводы. С Новым годом её за меня тоже поздравил Орехов – я благодарил всех богов, что мне не пришлось в канун праздника заниматься ещё и этим. Ещё Орехов всегда останавливался у матери, но тут я взбунтовался – с послевоенных времен они жили в одной из комнат одноэтажного домика, превращенного в нечто, напоминающее коммунальную квартиру на три семьи – с тремя разными входами, удобствами во дворе и расписанием дежурств по этим самым удобствам. В детстве такое общежитие воспринималось совсем иначе, у соседей тоже были дети, так что «мой» Виктор очень скучал по тем временам. Но сейчас мне – здоровому лбу в чине капитана, ставшему заместителем начальника областного управления КГБ, такой быт просто претил. Именно поэтому я и попросил выделить мне квартиру поближе к службе – правда, в детали отношений сына и матери я благоразумно не вдавался.
Что я знал про неё? Не очень много, несмотря на то, что у меня был доступ ко всей памяти Виктора Орехова. Звали её Ольга Николаевна, была она совсем не старой – едва за пятьдесят, даже не на пенсии. Школу она окончила за год до войны, сразу пошла на местный рафинадный завод – простой аппаратчицей, там таких много. В эвакуацию с заводом по каким-то причинам не уехала, в сорок втором ушла в партизаны – немцы тогда начали угонять молодежь в Германию, и она попала в списки, – и вернулась только в сорок третьем, после освобождения Сум – правда, в городе её никто не ждал, только родители, похороненные в общей могиле на местном кладбище. Обстоятельств их смерти Ольга не знала. Воевала она в брянских лесах, там и встретила приход Красной армии, у неё даже медаль была – «Партизану Отечественной войны», пусть и второй степени, в годы войны эта награда имела высокую ценность. Продолжать службу не стала, вернулась на завод, в феврале 1944-го родила сына...
Когда «мой» Виктор подрос и узнал, откуда берутся дети и как они появляются на свет, он произвел нехитрые вычисления и слегка завис. Дело в том, что Сумы были освобождены в начале сентября сорок третьего, а ребенка надо вынашивать, как известно, девять месяцев. С этим вопросом он, разумеется, подошел к матери, которая и рассказал ему об отце, герое-партизане, с которым сошлась в отряде. Правда, его фамилию она брать не стала и записывать его в свидетельство о рождении тоже, но вот сыну отчество дала по его имени. О том, что с ним случилось, она говорила глухо, но Виктор был уверен, что его отец погиб; по моим представлениям, тот человек был глубоко женат и, возможно, даже не знал, что у него в Сумах растет сын. Фамилию отца «мой» Орехов знал, но Ивановых по всей России столько, что искать его можно до посинения. Мне же это и вовсе было не нужно – решить бы, как относиться к самой Ольге Николаевне.
Уже в Сумах я добрался до архива и посмотрел дело, которое завели особисты на эту женщину. В целом она не врала – был и партизанский отряд, и медаль, вернее, было представление на медаль от командира отряда, которому дали ход после проверки. От самого отряда к концу войны остались два человека – один из бойцов, который сейчас жил под Курском, и мать Орехова. Остальные погибли во время «Рельсовой войны» августа сорок третьего – немцы тогда лютовали страшно, не жалея сил и средств. Со вторым выжившим мать ни разу не встречалась – или же «мой» Орехов ничего об этом не знал.
В общем, с такой матерью неудивительно, что Орехов пошел в пограничники, а потом согласился служить в КГБ. Я не знал, как он смотрел ей в глаза, когда стало известно о его предательстве, но, видимо, как-то договорился со своей совестью. Я не знал и как сложилась судьба этой женщины – нам про неё ничего не рассказывали, и лишь косвенно я мог предполагать, что к середине восьмидесятых, когда Орехов вышел из тюрьмы, отбыв свои девять лет, её уже не было в живых. То есть лет десять-двенадцать она проживет точно – из этого я и был вынужден исходить в планировании своих действий.