– Думаю, сначала надо восстановить отдел, а уже потом – всё остальное, – дипломатично ответил я. – Но вы, Григорий Степанович, первый в списке кандидатов, который… не буду кривить душой, да вы и сами всё прекрасно видите… который и состоит из вас одного. Наверное, можно было перебросить кого-то с другого направления, в Москве мои начальники так бы и поступили, а здесь…
– А здесь принято растить кадры снизу? – Сухонин воспользовался паузой.
– Что-то типа того, если я правильно понял местную политику, – подтвердил я. – Из Киева точно никого не пришлют, из Харькова… сомневаюсь. Могут, конечно, затеять какую-то рокировку с другими областями, но мне об этом ничего не известно, да и назначения должны будут пройти утверждение в Москве… В общем, пока ситуация выглядит так – наберем личный состав и после этого…
Я снова не договорил, давая ему возможность додумать самому. На самом деле подводных камней на описанном мной простом на вид пути было множество, и каждый из них мог повлиять на окончательное решение по должности, которую желал заполучить Сухонин.
– Понимаю… – повторил он. – Ну что, ещё по одной?
Я кивнул, и он наполнил наши рюмки. Мы снова выпили. Сухонин довольно крякнул.
– Хорошо идёт, – заметил он очевидное. – А вы ведь, Виктор Алексеевич, не за этим пришли, чтобы меня о Ритке спрашивать?
– Не за этим, – согласился я и сосредоточился на закуске.
***
С выпивкой у меня после попадания в прошлое получились очень сложные отношения. В моей прошлой жизни они были чрезвычайно простыми – когда-то, до того происшествия с кирпичом, я пил как все, не больше и не меньше. Ну а потом пришлось становиться трезвенником – алкоголь оказался не совместим с большей частью лекарств, которые мне прописали сердобольные врачи. Так что больше десяти лет я ничего не пил, лишь иногда позволяя себе сделать глоток-два пива, не рискуя что-то испортить большей дозой. Ну а когда я оказался в молодом и относительно здоровом теле, я первое время натурально осторожничал, не зная, как та же водка повлияет, например, на доступ к памяти «моего» Орехова. Ещё я опасался, что опьянев, я вернусь обратно, а всё пережитое в 1972 году окажется плодом воспаленного воображения.
Впрочем, никакой обет трезвости я не соблюдал, что-то пил на квартирнике у Золотухина и потом, с Татьяной, так что сейчас, спустя два с лишним месяца, был почти уверен, что от нескольких маленьких, на пятьдесят миллилитров рюмок, со мной ничего не произойдет. Разве что тормоза немного слетят и болтливость повысится, но этого я не опасался – метод противодействия был давно известен: хорошая и обильная закуска, которой было много на столе в доме Сухониных.
– А зачем, Виктор Алексеевич? – Сухонин всё-таки не выдержал моего молчания.
– Да есть одно обстоятельство, которое мне хотелось бы у вас прояснить, Григорий Степанович, – начал я издалека, хотя видел, что он прямо-таки изнемогает от моей неторопливости. – Как вы относитесь к независимости Украины?
Он как-то сразу расслабился, откинулся на спинку стула и весело на меня посмотрел:
– Уже успели столкнуться?
– С кем? – его реакция меня немного удивила, но я постарался не подать виду.
– С незалежниками… незалежность – это независимость на украинском, – пояснил он.
– Это я знаю, – сухо сказал я. – Учил украинский в школе. Майдан незалежности, всё вот это.
– А, ну да, вы же отсюда… Так вот, незалежниками их в насмешку тут называют. Они почему-то уверены, что Украина весь Союз кормит, и если бы не другие республики, то мы бы тут жили… хорошо, в общем, жили бы.
Услышать перестроечные байки на двенадцать лет раньше и от своего подчиненного было неожиданно, но я опять сдержался.
– И много таких?
– Да хватает, – небрежно отмахнулся Сухонин. – Но мы их не трогали, указание такое было – нехай, мол, болтают, если организацию не будут создавать. Вот если создадут – тогда по всей строгости. Но пока они до такого не дошли, так, разговоры одни… Обычно по пьяному делу начинают излагать, думаю, на трезвую голову понимают, что это чушь и глупость.