Непростую функцию объявления победителя взял на себя сам глава украинского КГБ Федорчук, но текст он читал с бумажки – то ли сам набросал какие-то тезисы, то ли помощники постарались. Получилось кондово и официозно, а также, на мой взгляд, очень долго. Кажется, он включил в свою речь целые абзацы с прошлогоднего съезда КПУ, где нашелся подходящий раздел про развитие творчества масс, но в этом я не был уверен – с материалами этого мероприятия «мой» Орехов знаком не был, и я мог только предполагать, слушая казенные обороты, которые в голове не задерживались ни на секунду. Но всё когда-нибудь кончается, и Федорчук сумел добраться до главного.
Признаюсь, я волновался. С одной стороны, результаты этого конкурса меня не особо заботили, не будет последнего места – и то хлеб. Даже с последним местом я рассчитывал справиться, объяснив Чепаку, что киевским генералам настоящее искусство недоступно. Сложнее было с первым местом, но это означало внеплановую поездку в Москву, по которой я начинал скучать, так что определенные плюсы можно было найти и в этом случае. К тому же на всесоюзном смотре никто не посмеет предъявить нам использование русского языка.
Но чудес не случилось – ни плохих, ни хороших.
Мы оказались третьими, уступив Киеву с его «Водограем» и Николаеву – коллектив оттуда, в принципе, достаточно душевно спел народную «Нiчь». Нас похвалили за изобретательность и элементы юмора, не более того; про саму песню никто не сказал ни слова – мои предположения об отсутствии у генералов музыкального слуха были правильными.
Но на сцену нас пригласили, и Федорчук лично мне выдал красиво оформленную грамоту – её прямо за кулисами забрал себе Чепак.
После этого нас ничего в Киеве не держало, мы могли грузиться в свой желтый «пазик», выделенный управлению гаражом НПО имени Фрунзе, и отправляться в обратный путь.
– Витёк, тут это... – Сава на сцену с нами не пошёл, но за кулисами постоял, показывая причастность к нашему общему делу.
Я повернулся. Рядом с ним стоял давешний звуковик, который своё обещание сдержал – на работу микрофонов и усилителей мы пожаловаться не могли.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Та не... – махнул рукой Сава. – Он это... хочет нашу песню записать, у него в каморке и мафон нормальный есть. Может?..
Я посмотрел на киевского звуковика, на Саву, весь вид которого выражал бурную радость от такого щедрого предложения. И решил – кто я такой, чтобы стоять между человеком и его мечтой?
– Так, парни, можете идти к автобусу, мы минут на пятнадцать задержимся... вряд ли больше, – сказал я нашим «танцорам». – И это... лихом не поминайте.
В конце концов, раз уж мы приписали «Позови» народу, то надо её этому народ и отдать на растерзание. Ну или на спекуляцию, которой, скорее всего, и собирался промышлять этот звуковик.
***
Конечно, запись заняла не пятнадцать минут, а чуть меньше часа. Конечно, мне пришлось разрешить водителю автобуса завернуть в магазин, чтобы ребята купили несколько бутылок вина – водку я всё-таки забраковал, потому что никакого желания растаскивать их потом по домам, как и объясняться с их женами и, возможно, с полковником Чепаком, у меня не было. И, конечно, в Сумы мы попали уже в полной темноте. И, конечно, у подъезда меня уже ждал посыльный из управления. Игнорировать его я не мог, так что отправился на работу как был – довольный состоявшимся путешествием, нашим результатом на смотре и обратной дорогой и с легким запахом алкоголя, который не успел выветриться за время тревожного сна, в который я провалился уже перед самым городом.
Перед управлением стояла машина скорой, возле которой курил водитель, а в управлении стояла суета, которой я там не видел никогда. Но мой мозг уже включился, и я сначала подошел к дежурному, чтобы узнать у него, что случилось – посыльный такой информацией не обладал.
– А, это полковник за вами послал, товарищ капитан, – ответил дежурный – тот самый старшина Засядько. – ЧэПэ у нас, подозреваемый умер.