Андрей чуть посопел в трубку.
– Дома нет, на работе нет, – я представил, как Андрей пожимает своими огромными плечами. – Её дочь передала нам записку.
И снова замолчал, паршивец.
– А что в этой записке? – спросил я. – Или по телефону нельзя?
– Да почему нельзя, товарищ капитан сказал – можно. Там немного. Если отца не пожалел, меня тем более не пожалеешь. Это всё.
Я мысленно обрезал его фразу до размеров записки Тоньки. Всё чудесатее и чудесатее.
– Ясно. А ей сообщили о задержании мужа?
– Конечно! Сразу же, товарищ капитан сам ходил, – ответил он. – Им же надо всё организовать было... Ну что там обычно передают... Они к вам завтра собирались, значит.
– А о его смерти?
– И об этом сказали, как раз вчера, но тут товарищ капитан сам не пошел, старшину послал, тот на войне был, знает, как сказать... А сегодня, значит, его дочь пришла, с запиской. Мать, говорит, вещи свои собрала, документы, а куда уехала – неизвестно.
– Всё понятно, – сказал я. – Спасибо, Андрей. Доставку тела, думаю, мы организуем. Там же две дочери остались? Надо бы им помочь как-то, похороны это дорого и муторно.
– А это не беспокойтесь! – воскликнул Андрей. – Он же ветеран, там и военкомат обещал подключиться, и совет ветеранов, и горисполком денег подкинет. А если помощь от вас будет – это вообще хорошо.
«Господи, хоть кто-то видит в этой ситуации что-то хорошее».
– Вот и замечательно... И это, Андрей. Передай, пожалуйста, товарищу капитану, что надо бы Антонину Гинзбург объявить в розыск. Всесоюзный. Как возможную соучастницу по тому делу, по которому был задержан её муж.
Андрей пообещал ретранслировать мои слова в точности, но я записал себе, что в понедельник надо будет обязательно проверить, что они там сделали. Из Лепеля можно было уехать тысячью способов – автостанция, попутки, знакомые. И всё это будет проверять районный отдел КГБ, который численно – одно отделение в мотострелковом взводе. Я вяло подумал, что надо бы опять дернуть Семичастного – пусть звонит Машерову, который в состоянии всколыхнуть белорусское болото. Правда, я не был уверен, что хочу, чтобы госпожу Гинзбург нашли. Судя по всему, у них с мужем была некая общая тайна, которая мне заранее не нравилась.
Я снова посмотрел на портрет Дзержинского, который безучастно взирал на всю эту суету, но смотрел мне прямо в глаза, и его не пугал мой прямой взгляд.
В этом положении меня и застал полковник Чепак.
***
– Ты чего стоишь столбом? – недоуменно спросил Чепак.
Я очнулся и посмотрел на него.
– Из Лепеля звонили, – сказал я. – Жена Гинзбурга сбежала. Оставила невнятную записку, собрала вещички – и с концами.
– Вот как... – протянул он. – Думаешь, есть связь?
Я кивнул.
– Это сегодня было, ей уже сообщили, что Гинзбург скончался. Так что это не просто совпадение.
– Нет, не совпадение, – Чепак покачал головой. – Но и делать с этим что-то... непонятно, что делать. Она-то по делу не проходила.
– Я посоветовал коллегам объявить её в розыск, как раз по нашему делу. Так что быстро закрыть не получится... не смотрите так, Трофим Павлович, вы же согласились, что этот побег – не совпадение. Надо её отловить и спросить построже. А там всё будет зависеть, что она ответит. Может и пустышка. А может – нет. Я не уверен. Но уверен, что просто так оставлять это нельзя.
Мне вдруг пришла в голову мысль, что Виктор Гинзбург всё знал о прошлом жены, но его это прошлое не касалось, а потому он и не мстил ей, наоборот – прикрывал, если нужно было, буквально тащил по жизни. Они даже работали в одном цеху – на тот случай, наверное, если вдруг что случится. Почему он её подобрал – неизвестно. Возможно, когда-то Гинзбург и собирался от неё избавиться, но сначала был ранен и слаб, а потом привык. И Тонька двадцать восемь лет была за ним, как за каменной стеной. Скорее всего, она была в курсе охоты мужа на бывших локотских полицаев. И, скорее всего, у них была какая-то договоренность на тот случай, если его схватят. Она и про меня знала – наверное, он рассказал после того, как установил мою личность. И та записка была адресована мне.