Остановились. Муж сказал:
— Мы ваши соседи. Купили избу Пулькиной. Я ее покрыл рубероидом.
— Куда же вы едете? — не поверил я своим глазам.
— В Курбу, — ответил молодой муж.
— Откуда?
— Из Ленинграда.
— А проедете?
— Конечно! — сказал первый встреченный мною ездок по нашей местности, может быть, супермотогонщик или каскадер. — Мы уже ездили.
Вот какие есть чудо-богатыри в нашем Отечестве. А мы все плачем-рыдаем, бьем себя в грудь: ах, нас обманули, мы на краю пропасти, ах, нас развратили! И все киваем: ах, они такие-сякие! вот мы их — ату! Нет чтобы оборотиться на самих-то себя, присмотреться к окружающим: кто в торгаши-лихоимцы, кто дом на мысу возводит, а кто на борзого коня — и в дебри. Кто в лес, кто по дрова. Своя своих не познаша. На что каждый из нас способен, будучи отпущен на волю? Нас, русских, первый раз в истории отпустили, да и то чуть-чуть, на коротком поводке.
А чухари на Вепсской возвышенности таки уперлись. Об упомянутом сходе в Корбеничах я еще скажу, ибо это — историческое событие в самоопределении вепсов (на сходе и русские были).
Еще Саша Пулькин говорил, что в прошлом году Сарозеро капитально разбомбили.
— Мы с товарищем на лодке плыли, рыба мертвая кверху пузом. А которые живые, еле-еле жабрами шевелят, на поверхности воздух хватают. После нас таскали в милицию, на нас капнули, что мы бомбили, нас видели, когда мы на Сарозеро шли с тяжелыми мешками.
Жестоко, бессмысленно, дико! Неужели могли свои?! Не станет рыбы в озерах, как не стало бобров, без биения жизни умрет красота, все покроется тленом. О, Господи, кто мы такие, чего от нас ждать?
Шестое августа. Тепло, мягко, бессолнечно. Намедни плавал утром по Озеру, видел, как при полном безветрии сам по себе мечется над водой туман — расходится. Под синим небом на синеве посередке Озера сидела семья чаек, больших, как на море, может быть, альбатросов. Чаячьи дети были серо-пепельные, как в пуху, а папа с мамой белоперые. Так красиво — хоть плачь и рыдай: на синеве соцветия птичьего семейства!
Вечером шел мимо кооператор Андрей, вестимо, из лесу, я его зазвал в избу, угостил водкой. Закусывали свежим хлебом, испеченным в Корбеничах пекарем-лавочником Михаилом Осиповичем, — шибко скусный хлеб; еще луком с постным маслом. Больше нет ничего. Обменивались самыми важными новостями: малины позавчера не было, а вчера вдруг вся покраснела. Слой белых грибов прошел подозрительно рано. Может, все кончится раньше срока, падет осень, большой гриб так и не народится, израсходовав себя до времени.
— Я знаю, кто рвал рыбу на Сарозере, — сказал Андрей. — Местные рвали, знали каждую яму, где рыба. Я пока не скажу, кто, у меня нет доказательств. Но если Сашка Пулькин здесь появится, я его изметелю.
Я сказал Андрею, что Сашка Пулькин с дружком вчера проходили на Сарозеро. Сашкино открытое появление не укладывалось в версию Андрея. Он предположил:
— Может быть, с той стороны Сарозера, там городские на «Жигулях» подъезжают... — Впрочем, тут же заверил — себя и меня: — А Сашку я все равно изметелю.
Андрей распустил длинные ноги до половины избы. Под расстегнутым воротом его рубахи видна грудь — плоская, загорелая, шириною в сажень. Курчавилась рыжая борода, синевели холодные глаза; Андрей похож на царя Навуходоносора.
Пришел программист, дачник, мой сосед Лев... (Мы плавали за хлебом в Корбеничи с женой Льва Таней и пятилетним сыном Димкой, на Левиной лодке. Димка мне заявил: «Ты написал рассказ про Льва». Я удивился: «Нет, Дима, я писал про зайца, волка, медведя, лису, глухаря, а про льва не писал. Про льва писал другой дядя — Хемингуэй». Димкина мама Таня мне объяснила: зимой я выступал по радио, делился впечатлениями о проблемах в нашей деревне, представил слушателям моих новых соседей: Льва, Валентина... В Димкином сознании отложилось: дядя написал рассказ про папу, про Льва). Я выставил еще водки (втроем выпили литр, нормальная доза для трех мужиков). Лев сказал, что вырыл куст картошки, посчитал урожай, из одного клубня выросло тридцать полновесных картофелин. Еще Лев сказал, что семенную картошку приобрел в Институте растениеводства, изучил литературу; сам-семнадцать — отлично, но чтобы сам-тридцать, такого рекорда никто до сих пор не ставил. Вообще, у Льва и Тани огород (может быть, первенство за Таней) — хоть переноси его на ВДНХ как образцово-показательный. Возделала огород семья горожан первый раз в жизни, на отдохнувшей за пару лет земле, без каких-либо удобрений. Лев, как я уже заметил, программист, Таня — психолог.