Малина обросла всю мою избу, стала у меня воистину не жизнь, а малина. Нынче впервые назрели ягоды, можно с порога протянуть руку, сорвать малину. И тут же крапива — стрикава; полакомишься ягодкой, обстрикаешься, на руках волдыри, больно. И сладко, и больно, почему-то так должно быть. В Корбеничах у меня не только хлеб мой насущный, но еще и дед Федор, с которым прожили душа в душу в Нюрговичах. Дед и нынче целехонек, хоть куда... Сидел подле своей избы на чурке, в другую чурку вонзал топор, колотушкой бил по обуху до тех пор, когда полено разваливалось. Дед колол дрова сидя, у него наколота большая поленница. Бабка Татьяна тоже молодцом, только: «Тебя-то вижу будто в тумане. Лица твоего не различу, только вижу, что ты».
Дед получил все, что желал: ему присвоили первую группу инвалидности, дали единовременно две тысячи рублей, за что-то в свое время недоданное, назначили пенсию — двести с чем-то рублей. Дед продал избу в Нюрговичах питерской женщине Аде, стал богатым, может быть, это придало ему сил жить дальше, ибо люди умирают, как однажды заметил Н. С. Лесков, от жены, от любовницы и от того, что денег нет. Первые две причины деду не угрожали, третья тоже отпала. Дед похвастал, что прошлой осенью не стал продавать баранов, нет нужды. Пятерых заколол, засолил в бочках, по сю пору они с бабкой при мясе...
Дед с бабкой накормили меня «деревенским» супом с соленой бараниной, напоили молоком, чаем. Во всех вепсских избах первым долгом сажают за стол, а у дачников не дождешься. Зайдешь, изба та же и стол на том же месте, а угощают тебя только светской беседой о пустяках. (И я не сажаю к столу посетителей, нечем угостить). У вепсов за столом — беседа, о чем-нибудь жизненно-первостатейном. Дед Федор сказал:
— Знаешь, Глеб Александрович, дров бы Соболь дал, если бы я скандалил. А я скандалить-то, знаешь, не умею дак.
Зашел в сельсовет. В председательском кабинете сидел Николай Николаевич Доркичев. Я сел к столу против председателя Алексеевского сельсовета, смотрел ему в лицо, пропеченное солнцем, с особо заметными на загаре бороздами морщин, в его добрые от старости, со слезинкой голубые глаза; он мой ровесник; я подумал, что наше с ним дело — не снопы молотить, а овины сторожить. Доркичев поделился со мною сомнением:
— Может быть, мы напрасно тогда уперлись, на сходе. Может быть, они бы вложили средства в нашу местность, как-нибудь стало бы получше. У сельсовета средств нет, за каждой малостью в совхоз, к Соболю обращаемся. Они, директора-то, шибко грамотные мужики. На вертолете все облетели и не раз, полное представление имели о нашей местности. Другого такого случая не будет.
Я как умел, заверил председателя сельсовета, что... А что? Бедное наше государство! Бедное! Столько у него богатства! Одна Вепсская возвышенность, с ее холмами, тайгой, озерами, реками, травами некошенными, зарослями малины, морошки, брусники, клюквенными болотами, грибами, медведями, глухарями! — что с ней поделать, государство не знает. У государственного чиновника она не укладывается в умишке. Совхозные директора от нее открестились, как от нечистой силы. Как ее поднять, уроненную, как вдохнуть в нее жизнь, реанимировать кровообращение, хозяйственное и другое, и при этом не зарезать — бульдозером, моторной пилой — ее красоту? Приглядываются к ней, примериваются те, у кого нынче сила, вот, например, концерн «Конвент» вкупе еще с кем-то, с журналом «Аврора» — ах, ты, Господи, вот где опять стренулись наши пути... Пять лет я заведовал прозой в «Авроре», столько же просидел за столом главного редактора, бывало, дневал и ночевал, по ночам сдавал помещение на Литейном проспекте охране, там знали, что главный редактор засиживается, однако позванивали, беспокоились: время ночное, а система не включена.
Решить участь Вепсской возвышенности предполагают опять же по-партийному, по-большевистски, методом ударной стройки, хотя загодя подсчитывают барыши, знают, кому они пойдут в руки. Большевики вершили свои ударные стройки без подсчета, наобум, вот как, например, рыбоколхоз имени Калинина «обрыблял» водоемы на Вепсовщине... Упускали из виду такую малость, как работник, — есть он или нет, полагались единственно на вложение средств, как теперь любят говорить, «инвестицию». Вложили средства — и все образуется, так бывало всюду, и в нашей местности: построили рыбохозяйство в Усть-Капше, а форель взяла да и сдохла.