Под перголой, оплетенной белым и голубым клематисом и ярко-зеленым хмелем, стоял небольшой столик и две простые скамьи.
— Сейчас тепло, давай я вынесу лампы, и мы посидим в сумерках, — предложил Уилл.
Словно бабочка в поисках нектара, спешила она от одного уголка сада к другому. Все здесь радовало ее глаз: вишня с гладкой корой цвета махагон, белые колокольчики с серебристой филигранной листвой, крохотные папоротники, растущие прямо на стене, такие же, какие он посадил и у нее.
— Можно? — Глаза Беллы загорелись.
— Естественно, ты туда смотришь с тех пор, как вошла.
Она побежала в дальний конец сада, где среди ветвей огромного дуба разместился подвесной домик. Всю свою жизнь она мечтала о таком. Когда она была маленькая, его не было ни у одной ее подружки. А теперь, стоя прямо под ним, она увидела, какой он большой, явно не для детей.
Она быстро взобралась по лестнице наверх. У домика была настоящая крыша с высоким щипцом и застекленное окошко. Внутри стояли кресло, крохотный столик и небольшой деревянный сундучок. Она подумала, как здорово было бы жить здесь, вдали от всякой суеты и остальных людей. В таком домике можно было бы грезить целый день в полном одиночестве, наедине с птицами и ветром.
Высунувшись в окошко, она помахала стоявшему внизу Уиллу.
— Рапунцель, Рапунцель, распусти косы.
— Не выросли, — подергала она себя за прядки.
— Ну, тогда ты сама спускайся.
— Тоже мне, отважный принц.
— Спускайся и поцелуй меня.
— Ты здесь много времени проводишь? — спросила она.
— Нет. Я думал, что смогу там работать, но там мало света и совсем тихо. Побудешь там час, и теряется всякое ощущение реальности. Предпочитаю шум своей мастерской.
После ужина Уилл посадил ее к себе на колени.
— Ну что, не рановато ли тащить тебя в постель? — спросил он, целуя ее.
— О, прекрати, Уилл. А то я подумаю, что ты зациклился на том, чтобы меня соблазнить.
— А о чем, по-твоему, я думал все эти два месяца?
— К чему торопиться? У тебя что, завтра самолет?
— Не знаю даже, почему я с тобой робкий, как мальчишка? В школе-то мы с пацанами девчонок еще как задирали. Говорили: «Расставь ножки, лапочка», ржали и перемигивались. Но, признаться, мы слабо себе представляли, о чем шла речь.
— А у нас с девочками было специальное название для того, ну знаешь, когда целуешься, но не больше. Мы называли это Любовное Свидание.
— Так мы с тобой на Любовном Свидании?
— Да, Любовное Свидание, стадия два: поцелуи с языком.
— М-м-м, как аппетитно звучит. А какие там еще есть стадии? Просвети.
— Оки-доки:
Стадия один, это просто для детишек, — поцелуи по-английски (только губами, без языка).
Стадия два — французские поцелуи (с языком).
Стадия три — прикосновение к груди (через одежду).
Стадия четыре — прикосновение к груди (под одеждой) и ниже (через одежду).
Стадия пять, для самых отважных, — засовывание руки в трусики.
Стадия шесть — это, собственно, уже трах.
— Знаешь, мы, по-моему, уже должны переходить к стадии четыре.
— Нет, не должны. И вообще, я еще не закончила. Стадия семь...
— Это, наверно, уже девчачьи извращения, типа секса на учительском столе?
— Нет. Это оральный секс. В то время он занимал почетное последнее место, как самый запретный плод. Но у нас с тобой только второе свидание, так что...
— Но мне уже тридцать семь лет. Может, можно как-то уже ускорить прохождение через стадии? И потом, я устроил твой сад, и мы так много и продуктивно общались, как большие. Нет, я думаю, надо переходить к стадии пять. Мы к этому и так уже в опасной близости. — Его рука обвилась вокруг ее талии.
— Стадия три. Это мое последнее и окончательное предложение. И ниже пояса руки не распускай.
Они поцеловались, и Белла нежно провела пальцами по его спине, как будто надеясь впитать его через это прикосновение. На мгновение его руки задержались у ее груди, почти не касаясь ее. Она почувствовала, как увлажнился ее рот. Мягко прикусив и пососав свою нижнюю губу, она открыла губы навстречу его ищущему рту. Его большой палец мягко ласкал ее грудь, описывая круги вокруг соска. Их руки то и дело сталкивались, поглаживая, исследуя тела друг друга, избегая опасных зон и открывая новые.
«И это называется „не торопиться"», — подумала она и сказала:
— Все равно тебе придется подождать.
— Почему? Ты что, обещала маме не спать с пролетариями?
— Конечно. К тому же на мне не парадно-выходные трусы.
— Ну, это ничего. Ты всегда можешь их снять. Я слышал, без трусов заниматься любовью намного легче. — Он сжал ее в объятиях, снова отпустил и разгладил ее одежду. — Ладно, иди, а то я за себя не отвечаю.
— Ничего, справишься, ты уже большой мальчик.
Засмеявшись, он снова притянул ее к себе, чтобы поцеловать.
— Не заводи меня. — Его губы оторвались от ее рта с громким чмоканьем, как будто их уже было не разъять. — И не забудь позвонить. Ты красотка.
— Это ты красавчик.
— Нет, это ты дважды красотка.
— Знаю, красавчик.
— Спасибо и спокойной ночи.
Она остановилась на пороге.
— Подожди, — сказал он, — я тебя провожу. Так что мы еще, по крайней мере, час можем целоваться по дороге. Должен же я поцеловать тебя на ночь?
— Ну, давай иди. Мне не терпится позвонить Вив и все ей про тебя рассказать.
— О господи! Ты прямо как туристка, которая ждет не дождется, когда же будут готовы ее фотографии.
— Топай. — Она поцеловала его в нос.
— Спокойной ночи, моя лапочка.
— И тебе.
— Последняя попытка: может, все-таки покажешь мне свои застиранные трусы?
— Они не застиранные! Просто немножко...
— Знаю, знаю, у тебя серые, застиранные, растянутые трусы. Мне такие и нравятся!
— Уговорил, — сказала она, выталкивая его потихоньку за калитку, — надену их в следующий раз.
— Черные кружевные тоже подойдут, — зашипел он с той стороны почтового ящика, — или шелковые.
Она наклонилась, чтобы послать ему поцелуй через щель для газет.
— Иди уже. Разговоры о белье через почтовый ящик запрещаются. Тебя выследит соседская дружина.
17
— Знаешь, я могу вот так ласкать тебя целыми днями, — Уилл медленно водил пальцем ей по ключице, — но с другой стороны...
— М-м-м? — отозвалась она, будто во сне.
— ...с другой стороны, я хочу затрахать тебя до смерти, так что снимай трусы.
— Ты просто безнадежный романтик.
Белла расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки, и их руки сплелись: каждый пытался раздеть другого первым. Они останавливались для того, чтобы поцеловаться или что-то прошептать друг другу.
— Прекрати целоваться! Я не могу тебе рубашку расстегнуть, — промурлыкала она. — Сколько же здесь пуговиц!
— Это все мой коварный план, чтобы ты разделась первая.
— Ха! Я победила, я победила!
Она сняла с него рубашку. Ее топ тоже расстегнулся, и он медленно снял его, любуясь выемкой между грудей, видимой сквозь шелковый лифчик. Он поднял ей руки над головой, и лифчик легко, словно по маслу, заскользил вверх, но...
— Постой, постой.
— Прости. Я слишком тороплюсь?
— Нет, но лифчик новенький, осторожнее, черт возьми!