Она держала чашку двумя руками, сосредоточившись на том, как ее горячие бока жгут ей пальцы через тонкий фарфор, и внимательно изучала пол. Этот коврик на самом деле здесь неплохо смотрится, подумала она, и цвета замечательные, но он немножко скользит на полу; может, ей лучше положить под него циновку. Или вдруг она подумала, что лучше все это убрать и вместо этого нарисоватьна полу коврик. Она представила себе весь дом без единого предмета, расписанный в стиле trompe - l ' oeil ,с мебелью, нарисованной на стенах, с лампами, нарисованными на потолке; подушки никогда не помнутся, коврик никогда не собьется, ничего не износится, ничего не сломается, ничего не изменится.
Конечно, невозможно НЕ думать о ком-то или о чем-то, просто решив этого не делать. Сам процесс НЕдумания приводил к тому, что его лицо ярко и живо представало перед ее глазами. Она не хотела называть про себя его имя, как будто даже буквы и их звучание имели силу заклинания. Казалось, в воздухе все еще витал его запах, заставая ее врасплох, когда она входила в спальню. Она чувствовала, что на полу могла увидеть следы его шагов, на мебели и безделушках — завитки отпечатков его пальцев, будто у нее открылось инфракрасное видение. Она должна занять голову чем-нибудь, чем угодно, чтобы вытеснить его из сознания. Смыть все мысли о нем, как будто это не более чем надоедливые песчинки, застрявшие между пальцами ног. Скоро, скоро она вырвет с корнем все воспоминания о нем, и его лицо превратится в нечеткий, туманный образ, уплывающий осколок забытой мечты.
Благодарение Богу, у нее есть живопись. На ней она и сосредоточится. В ее ежедневнике красным маячком сияла дата выставки. Белла заставила себя уцепиться за нее, как за спасательный буй, блестящий в океанских волнах. Вернувшись домой, она опустила сумку на пол, бросила ключи на стол и сбросила пиджак, как змея старую кожу. Поела, стоя у заваленного кухонного стола, распихивая кофейные чашки и старые газеты, нагнувшись над тарелкой макарон и ритмично забрасывая их в рот, как горючее в топку котла, не утруждая себя резкой лука или выжиманием чеснока для соуса; ей надоело готовить, надоело есть, она сама себе надоела. Затем она взбиралась по лестнице к себе в студию и погружалась в свои рисунки, позволяя запаху скипидара заполнять голову; ее кисть ныряла в краску, ввинчивалась в холст, вымарывая из памяти его.
Она стояла под душем, намыливая тело механически, как робот, и чувствовала себя белкой в колесе, которая бежит в никуда и всегда видит одну и ту же картину. Умывание, одевание, чистка зубов, работа. Еда, раздевание, умывание, чистка зубов. Снова и снова. Год за годом. И любовные связи ничем не отличались. Встреча, свидание, разговоры, поцелуи, трахание, ссора. Снова и снова. Какая трата времени! По крайней мере, в живописи, когда кисть касалась холста, доски или бумаги, на них оставался мазок. Он существовал, и ей не надо было переделывать его снова и снова. Даже если ей приходилось писать поверх него, она знала, что первый мазок оставался снизу, спрятанный, но реальный.
Белла приходила на работу ровно в девять, вместо того чтобы весело влетать в контору около десяти вместе с остальными. Ей хотелось сократить часы, которые приходилось высиживать дома в одиночестве. Работа была скучной, но надежной, и она благодарно воспринимала рутину и добродушные офисные шуточки. Она прекратила общаться с коллегами, ссылаясь на необходимость подготовки к выставке, когда все остальные смывались в паб. Она избегала даже Вив. Однажды, в пятницу вечером, она надолго задержалась на работе, разгребая офисный хлам, которого накопилось так много, что Энтони заметил, что теперь ей необходимо надеть защитный костюм и эвакуировать всех из здания.
Селин решила, что неплохо было бы попытаться подготовить Энтони на роль заместителя Беллы, если она сможет заставить его поступать хоть немного более ответственно и не демонстрировать перед клиентами свой проколотый сосок. Белла занялась «воспитанием из него звезды», как он это называл.
— Другие мальчишки хотели стать космонавтами, футболистами, — говорил он, — но я всегда мечтал стать мегаломаньяком.
— Всему свое время, — отвечала она, — а пока не давай посетителям увидеть безумный блеск власти в твоих глазах.
Белла вышла из кабинета Селин, слишком громко хлопнув дверью после очередного совещания, на котором обсуждение будущих проектов вскоре сменила тема переоформления интерьера дома начальницы. Особенно ее достало серьезное рассмотрение карточек с двумя тысячами малюсеньких квадратиков с почти неразличимыми оттенками того цвета, что обычно называют «бежевым», но который теперь гордо именовался «капуччино», «Сахара» или «древнее золото».
На ее телефоне было два желтых стикера.
«Звонил твой отец. Ты помнишь о дне рождения мамы? Пожалуйста, перезвони». Так, Очередной Обязательный Визит, будет забавно. Она перелистала настольный календарь и обнаружила, что день рождения приходится на пятницу, значит, ей надо будет договориться об отгуле.
Вторым было сообщение от Вив с приветствием и прощанием перед ее отъездом в командировку в главный офис, в Бирмингем, на три недели. Звонить ей было все равно поздно, теперь она наверняка уже уехала. Странно, но Вив без всякого сочувствия отнеслась к рассказу Беллы о ссоре с Уиллом:
— Ты просто чертова идиотка, если ты выставила его, Бел. Это не мужик, а золото.
На полу ее студии было разложено множество набросков, и она уже собиралась начать работать, но вдруг зазвонил телефон. Когда из автоответчика послышался голос Фрэн, Белла стояла на лестнице, борясь с желанием броситься вниз и схватить трубку. Фрэн сказала, что звонит, чтобы узнать, как у Беллы дела, сказать, что будет очень рада видеть ее и что она может заходить одна, без Уилла.
Белла на цыпочках спустилась вниз, будто Фрэн могла заметить ее присутствие, и положила руку на трубку.
«Я знаю, что я просто любопытная старая кошелка, но я обещаю не вмешиваться. Мне просто хочется увидеться с тобой. Ты мне очень нравишься, и я не люблю, когда люди теряют связь, ведь жизнь так коротка. Кроме того, у меня есть еще один тайный мотив...»
Она только что сказала, что не будет вмешиваться; не собиралась же Фрэн читать ей нотации по поводу Уилла?
«...Мне бы хотелось попробовать еще того пирога, который ты делала. Того, перевернутого...»
Тарт-татин?
«Он мне даже приснился как-то на днях. Вот что делает с женщиной климакс. Больше никаких фантазий о мускулистых парнях, увлечениях юности».
Белла думала о том, как она стояла на кухне у Фрэн, раскатывая тесто, а Уилл чистил яблоки, обмакивая кусочки в сахар перед тем, как положить ей в рот; о его взгляде, полном детского интереса, когда она перевернула сковородку и выложила теплый коричневый пирог, пахнущий карамелью; о его лице, когда он улыбался ей через кухонный стол.
— Полагаю, ты по уши занята подготовкой к своей выставке. Уилл мне рассказывал, он явно очень гордится тобой.
Поднять трубку?
— Ну, извини за эту болтовню, надеюсь, я не заполнила всю пленку. Никак не привыкну к автоответчикам. Пожалуйста, позвони мне в любое время, когда захочешь прийти. Не дожидайся приглашения. Мой дом всегда открыт для тебя.