Девушка резко развернулась и зашагала прямо по прибою к своему убежищу. Ее душили слезы, но она не хотела, чтобы их видел этот лощеный аристократ — явный любитель "равенства", пока это не угрожает лично ему. Случись сейчас виконту провалиться в рисунок — Хельга, не задумываясь, лично превратила бы его в песчаное месиво. Урок неравенства настиг ее и тут — тем более обидный оттого, что случился в таком прелестном местечке.
Цены взлетели совершенно немилосердно — последних десяти "мирных" крон едва хватило на пару яиц, головку капусты и краюху серого хлеба. Хельга, разложив продукты на шершавой лавке, тщетно пыталась прикинуть, насколько ей хватит всего этого "великолепия". По всем расчетам выходило — очень ненадолго.
Впрочем, отпущенное девушке время истекло еще раньше. Последние сутки Хельгу то выворачивал наизнанку дикий кашель, от которого нестерпимо болела голова, то скручивало в долгих приступах удушья, каждый из которых казался последним, но все-таки отступал, оставляя после себя ломоту во всех костях и желание умереть поскорее.
На закате, когда с моря потянул свежий ветерок, девушка все-таки нашла в себе силы выбраться из душного катера на прохладный пляж. Оранжевый шар, порезанный на дольки кружевом облаков, медленно таял в океане, оставляя после себя быстро темнеющее небо с бриллиантами звезд. Тоненький серп молодой луны крался за шелестящими тополями, ожидая своего часа, а Хельга просто лежала на плотном влажном песке и смотрела на закат. "Последний", — в голове мелькнула одинокая мысль, но девушка не пожелала развивать ее дальше.
Уже окончательно стемнело, когда на подъездной дороге послышалось характерное цоканье копыт. Прислушавшись, Хельга различила поскрипывание рессор — ехала коляска, причем весьма недешевая.
— Говоришь, в катере живет?
Девушка насторожилась — речь явно шла о ней. Меньше всего она хотела сейчас объясняться с хозяином развалюхи — катер ведь наверняка сожгут, чтобы не разносить заразу. Шаги приближались, и девушка затаилась — авось, не найдут в темноте, а утром-то и не с кого спрашивать будет. Песок тревожно проскрипел под ногами незваного гостя — тот, не заметив распластавшуюся на земле Хельгу, прошел прямо к катеру.
— Неделю назад жила, по крайней мере, — этот голос принадлежал виконту, и в нем отчетливо чувствовалось беспокойство. — Надо же было хоть как-то отблагодарить. Деньги она брать не захотела, но одеяла взяла.
— Отлично тебя понимаю.
Хельгу вдруг кольнуло узнавание — она несомненно слышала этот голос! Голова невыносимо ныла, не давая сосредоточиться, и клубок воспоминаний приходилось разматывать по ниточке, не торопясь, чтобы не оборвать.
— Кистрин? — прохрипела она, вне себя от изумления. Крепкие, но очень холодные пальцы так сжали ее за плечи, что она даже вскрикнула.
— Ты! Я знал, что ты найдешься! — глаза вампира сияли во мраке ночи тусклым серебром.
— Поздно, — Хельга скривила губы, испачканные засохшей кровью.
— Ну, пока не умерла — еще не поздно, — Кистрин снова уложил девушку на песок. — Лабри! Где ты там? Свет, срочно!
— Она заразная.
— А, тродиерне! — воскликнул вампир. Хельга едва сдержала смешок — судя по интонации, слово было явно матерным. Кроме того, ее изрядно удивило поведение старого друга — Кистрин вел себя так, словно собирался вправить вывих, а не спасти умирающую.
Вампир вернулся буквально через минуту — с чадящей керосиновой лампой и черным кожаным чемоданчиком, в которых врачи носят свой инструмент.
— Постарайся потерпеть. Нет времени сделать все по правилам, но… — Кистрин крепко сжал руки девушки и впился клыками ей в шею.
Хельга лежала на мокром песке, не чувствуя ничего, кроме жуткого, совершенно невозможного холода. В ушах слышалось только мерное шипение прибоя. Только это напоминало девушке, что она еще жива — остальное тело тонуло в океане лютой стужи.
— Так, продолжим, — в круге света снова появился Кистрин. Он тщательно вытер рот кружевным платочком и выудил узкий короткий кинжал из-под полы щегольского камзола, снизу слегка замаранного песком.
Девушка попыталась спросить, зачем вампиру оружие, но губы лишь беззвучно дрогнули.
— Пей, — вампир тряхнул над лицом Хельги располосованной кистью, и девушка закашлялась — эта кровь на вкус оказалась совсем непохожей на свою, которой она напробовалась в детстве достаточно. Тяжелые капли обжигали небо, погружая девушку в странный мир: тьма постепенно отступала, тени наливались красками, а песок, еще минуту назад невыносимо холодный, сейчас превратился в пышную постель. Впрочем, эйфория почти сразу же пропала, сменившись очередным приступом боли. Хельга, взвыв в голос, свернулась в клубочек — тело словно горело в огне. Казалось, ее засунули в самый центр доменной печи, и сейчас она заживо превращается в пепел.