— А кто он такой-то? На убийцу-душегуба паренек не похож. Вишь, рожа в шрамах, морда наглая, а на рыле — мозоль от ремешка. Солдат небось беглый. У нас таких тьма-тьмущая бывала…
— Наемник он, — пояснил бригадир.
— Тэк-с, тэк-с, — прищелкнул языком обер-берг-мастер. — Десяток голыми руками, говоришь? А что за бургомистр-то? Из какого городка, как имечко?
— Имя? А вот имени-то своего он не сказал. А я и не спрашивал. Знаю только, что он двух мужичков нам продал — вот этого да сумасшедшего. Тот, что спятил, на наемника в дороге нападал. Мы, — ухмыльнулся тюремщик, — его и поучили малость да попользовали, как положено, чтобы бычков не портил…
— Переучили вы его, — с сожалением причмокнул языком обер-берг-мастер. — Я из-за вашей науки работника потерял, а за него сто талеров плочено! Кто деньги вертать будет?
— Ну, господин Торман, — осклабился охранник. — Мы вам его в целости и сохранности привезли, а уж спятил он или — нет, ваши проблемы. Пока везли — в своем уме был.
— То-то и оно, что мои, — злобно прищурился «гном». — А пользы-то от него? От этого, — кивнул гном на капли крови, оставшиеся от парня в трико, — хоть польза какая. Собачки мясца покушали. А сумасшедший-то? Будет хлеб задарма жрать. А хлебушек-то денег стоит. Работники, они хоть и лопают в три горла, так хоть серебришко рубят. Скормить и его, что ли? Так дороговато мясцо обойдется — двести талеров!
— Ниче! Каторжники его всю дорогу раком ставили и во все дыры пользовали, — хохотнул бригадир. — Они и отработают.
— Учи-учи ученого… — хмыкнул Торман. — А то без тебя не знаю. Ладно, из какого хоть города-то кандальник?
— Из Ульбурга. Оттуда обычно никого не дают, а тут весточка пришла — мол, подъезжайте, пара бычков будет.
— Из Ульбурга? Вона… От Лабстермана, стало быть. Знаю его, давненько знаю… Лабстерман — сволочь старая, битая… — с оттенком уважения сказал обер-мастер. — Ну, коли он предупреждает — надо верить. Тогда вот что… пусть остается в цепях. Ну а норму… — задумался гном, — норму, раз он такой бойкий, мы немножко повысим. Ежедневно — по две унции серебра. За себя, значит, да за земляка своего спятившего. А будет трепыхаться, то вместо замочков мы ему клепку на цепи поставим, а ручные да ножные цепочечки вместе и соединим. Хе-хе-хе, посмотрим тогда, какой он бойкий!
Обер-берг-мастера я сразу же возненавидел больше, чем прежних обидчиков — бургомистра и старшину кузнецов…
— Значит, сильно ты Лабстерману насолил, сильно… — хмыкнул Торман. — Бургомистр обычно на галеры посылает. Сколько раз ему удочку забрасывали — давай, мол, по сто талеров с рыла — ни в какую. Говорит, на Восток, на галеры выгоднее. Платят за гребца вдвое дороже, чем у нас, зато — там всего за год-два копыта откидывают. А у нас, коли сразу не помрешь, долго протянешь. Ну да ладно, — махнул «гном» ручонкой, — посмотрим, что ты за изюбр такой.
Пройдясь вдоль строя, «гном» продолжал разглагольствовать:
— Серебришко, ребятки, свою особенность имеет — кто возле него живет, никакими хворями не болеет. Вот я ем-пью на серебре, дышу серебром — уж сорок лет никаких болячек!
«Нет болячек? — хмыкнул я про себя. — А чего же ты такой смуглый?» И не просто смуглый, а синий. Читал я как-то, что воины Александра Македонского, боявшиеся расстройства желудка, пили исключительно из серебряных кубков и к концу похода стали слегка голубоватыми. Бьюсь об заклад, что у обер-берг-мастера проблемы с почками. Но проблемы Тормана — это его личные проблемы. Если он загнется здесь и сейчас, то вряд ли это освободит меня от каторги.
Нам выдали кирки, похожие на боевые клевцы, только с прямыми жалами, тяжелые тачки. Раздали по куску черствого хлеба, фунта эдак в три, по комку овечьего сыра и — луковицу. Что же, все просто и разумно. Брюхо набить хватит, и цингой не заболеешь. Дороговатая пайка получается! Если бы я кормился так каждый день, на прокорм бы хватило талера в месяц. Каждому была выдана глиняная плошка. Видимо, внутри горы есть какие-то водоемы (хотя бы лужи, но кто скажет, что лужа не водоем?).
Пока выдавали пайки, обер-берг-мастер щедро делился наставлениями:
— Главное, ребятки, тутошних гномов остерегайтесь, — ворковал он, как дедушка, первый раз отправляющий внуков в лес за хворостом. — Они, суки низкосракие, выходят на старые штольни да начинают кайлом махать…
Главный горный мастер принялся пересказывать историю о Фраермане, которую мы уже слышали. Только в его изложении рудокоп все-таки простил непутевую жену. А вот она решила сама подсмотреть за гномами, за что и была примерно наказана.