— Нет, — обрывает его торжествующая Эсмира, — ты ничего не умеешь. Даже делать детей.
— Потаскуха! — в отчаянии кричит Пепе, и выскакивает, хлопнув дверью.
Эсмира, глядя на портрет, виновато разводит руками.
Сцена затемняется.
Голос за кулисами объявляет:
— А это латиноамериканская таверна. Сюда приходят латиноамериканские мужчины, чтобы выпить пива, поиграть в карты, обсудить последние новости, и похвастаться своими победами над латиноамериканскими женщинами.
Сцена освещается. За столом сидят несколько мужчин, играют в карты. Пепе среди них. Он немного пьян. Рассказывает соседям:
— А какая красотка у меня была в Гуаякиле! Вам такие женщины и не снились. А потом, еще в Кито, такая креолка — огонь! Эх, да что вам говорить, деревенщина! — Пепе покровительственно машет рукой. Его сосед по игре выкладывает карты на стол, насмешливо говорит ему:
— Хватит считать ворон, Пепе, ты опять проиграл.
Пепе ошеломленно смотрит в его карты, в свои, выругавшись в сердцах, бросает карты на стол, отворачивается. Сосед сгребает со стола деньги, прячет их в карман, и с довольным видом говорит, обращаясь к Пепе:
— Пепе, зачем ты садишься играть? Ты же все время проигрываешь. Тебе никогда не везет. Ты просто неудачник, Пепе.
Пепе, задетый за живое, вскакивает со стула:
— Кто? Что? Я? Да, если хотите знать, у моей жены любовником был сам Симон Боливар!
Из темноты, под потолком возникает портрет Боливара. Все молча, смотрят на портрет.
Пепе, сообразив, что ляпнул что — то не то, пытается исправить положение:
— А еще наша Бьянка двенадцать щенят принесла.
— Ты же говорил, только трех, — возражает кто — то.
— А остальных я утопил!
— Зачем?
— А, чтобы вы от зависти сдохли!
И, не дожидаясь ответа, Пепе торопливо покидает сцену.
После паузы один из мужчин говорит:
— Совсем Пепе заврался.
— Ты про сучку?
— Не могла она двенадцать щенят принести.
— От Боливара?
— Вы про Эсмиру, или про Бьянку?
— Да, про обеих врет! Совсем крыша съехала. Нашел, чем хвастаться.
— Нет, с одной стороны, быть рогоносцем, конечно позор, — после некоторого раздумья замечает один из мужчин, — но, с другой стороны, если рога тебе наставил не кто — нибудь, а сам Боливар, это делает тебя человеком причастным к истории.
Воцаряется многозначительное молчание.
Затемнение.
Сцена в полумраке. За столом сидит Эсмира. Опустив голову на руки, дремлет.
На сцену на четвереньках вползает Пепе. Что — то мычит.
Эсмира просыпается, вскакивает, подбегает к нему, наклоняется, пытается поднять.
— Пепичек! Пришел!
Пепе отталкивает ее:
— Уйди, женщина. Забодаю! — пытается ее боднуть.
— Не забодаешь, Пепичек, нечем тебе бодаться, — успокаивает его Эсмира
— Как, нечем?
— Нету у тебя рогов.
— Есть!
— Нету.
— Есть. — настаивает Пепе, снова пытается ее боднуть, потом переспрашивает:
— Как, нету?
— Так. Не изменяла я тебе, — признается Эсмира.
— Никогда, и ни с кем? — доверчиво спрашивает Пепе.
— Никогда, и ни с кем, — подтверждает Эсмира.
Пепе садиться на пол.
— И даже с самим Боливаром?
— Даже с самим Боливаром.
— А я уже всем расхвастался, — разочарованно говорит Пепе.
— Вот дурак. Зачем?
— Они назвали меня неудачником. — Пепе размазывает по лицу пьяные слезы. — Я неудачник, Эсмира?
Эсмира садиться рядом с ним, обнимает его голову, прижимает к своей груди, гладит.
— Пепе, ну какой же ты неудачник? Подумай сам, разве стала бы я жить с неудачником?
Знаешь, как я ждала тебя с войны? Я ведь ни одной ночи не спала. Я каждый день ставила за тебя свечку Пречистой Деве. И все ночи напролет молила ее, чтобы ты вернулся домой. Живой и здоровый.
— Правда?
— Конечно, правда.
— И ты каждый день ставила за меня свечку?
— Да
— А где ты их брала? — подозрительно спрашивает Пепе
— В приходской лавке, где же еще?
— По три сентаво за штуку? — поднимает голову Пепе.
— Зато, ты вернулся.
— Да, я вернулся, — успокаивается Пепе.
— А знаешь, как там было трудно? Тогда, в горах мы чуть не замерзли все до смерти. И потом, в сельве, когда нам совсем нечего было есть, мы чуть не сожрали друг — друга. Спасибо сеньору Боливару. Мы ведь тогда съели всех его лошадей. И знаешь, я никогда не изменял тебе. Ни разу, за всю войну.
— Так уж и ни разу?
— Ну, может всего пару раз, в Гуаякиле, и еще в Кито. Но я тогда был совсем пьяный, а они были страшные, как обезьяны. Если бы я был потрезвее, я бы даже близко к ним не подошел, такие они были страшные. Честное слово.