Как быть? Не драться стать тендеру с целым флотом; а уйти также нельзя: затесался в самую середку. Коли сила не берет, подумал Харламов, так не попытаться ли обмануть оплошного? Возьму грех на душу, нечего делать: мундиры долой, ребята, и зипуны долой а пуще всего фуражки; и нарядил всю небольшую команду свою в белые рубахи да напутал им из флагдука чалмы на голову. Оставив немного людей наверху, приказал он и тем сидеть, поджав ноги, и курить, а флага, разумеется, не подымать.
Рассвело — тендер наш идет спокойно с турецким флотом, и никому невдогад. Что будет, то будет — а пока все благополучно. День прошел, ночь настала, тендер идет с турками; говорится: попал в стаю — лай не лай, а хвостом виляй. Куда поведет нас новый флагман — думает Харламов — не знаю; а до поры пойдем за ним.
На рассвете 19 июня вдруг на ветре показался парус, другой, третий — это эскадра адмирала Сенявина! Забилось ретивое у «Безыменки», а молчит. Увидав турецкий флот, эскадра наша тотчас стала спускаться на него полным ветром; турки начали строиться в боевой порядок; переводить к ветру, а тендер наш, либо по ошибке не в ту сторону руль положил, либо плохо управился с парусами, и остался под ветром. Турецкий адмирал рассудил, что и впрямь же не строиться стать тендеру в линию баталии, а место его, как у всех мелких судов, под ветром; да только нехорошо, что он далеко спустился, мог бы держаться поближе… но тут было не до тендера, когда неприятель на носу и строится к бою.
К восьми часам утра эскадра наша подошла на самое близкое расстояние и открыла огонь; началось сражение, весьма неудачное для турок и описанное в книжке этой под заглавием: «Сражение при Афонской горе», — а тендер между тем в охапку кушак и шапку, да скорей домой. Когда адмирал Сенявип, разбив турок, воротился опять к Тенедосу, то тендер давно уже стоял там на якоре, покачивался да посмеивался. Адмирал, за эту удалую шутку, приказал тендеру называться «Отвагой».
Таким образом тендер этот сам заслужил имя свое: родила его мать-басурманка, приняли его пленного и позаботились одеть и обуть, а когда он показал себя на деле, так его и окрестили и по заслугам пожаловали.
Лет шесть уже боролись греки с турками и хотя были гораздо слабее, но все еще держались. Турки принялись душить и резать их, где могли одолеть, поголовно. Государи русский, английский и французский условились кончить дело это и потому, приказав посланникам своим переговариваться в Царьграде, в то же время выслали по эскадре в Средиземное море, к греческим берегам, чтобы понудить турецкого адмирала к перемирию с греками, до окончания переговоров и условий.
Турецкий адмирал, Ибрагим-паша, стоял в это время с флотом в наваринской гавани; ему объявили требование трех союзных держав и он дал слово остаться в гавани и выждать повелений султана. Через несколько дней он, видно, одумался и вышел было со всем флотом в море: но английский адмирал принудил его воротиться, войти опять в наваринскую гавань и стоять там, как обещано было, на якоре. Неохотно покорился этому Ибрагим-паша, но, не решаясь противиться, думал объехать нас на кривил: в досаде, что его заставили воротиться, он высадил в Наварине войско на берег и пошел сам с ним опустошать греческую землю, грабить, жечь и резать. А надо сказать, что город, крепость и гавань Наварина были уже до этого в руках у турок, а вся земля вокруг населена греками и оставалась еще за ними. Вот Ибрагим-паша и думал: пусть же караулят меня с моря — а я тем часом позабавлюсь на берегу.
Между тем подоспели и французская и наши эскадры; наша под начальством адмирала графа Гейдена. Три эскадры соединились, и главное начальство принял английский адмирал Кондрингтон, как старший в чине.
Узнав, что Ибрагим-паша опять отступил от слова своего и бесчинствует с войсками на берегу, главнокомандующий в полдень 8-го октября 1827 года дал сигнал войти в гавань; но в то же время, надеясь еще кончить дело мирно, строжайше запретил не только начинать дела, но даже подавать чем-нибудь вид, будто мы хотим ссориться или драться.
Гавань эта, с довольно узким входом, который прикрыт крепостями, очень просторна: там могли бы стать едва ли не все флоты вместе, сколько их есть на свете. Турецко-египетский флот, всего до 65-ти больших и малых военных судов, в том числе 5 брандеров и до 30 транспортов, стоял в три линии, подковой, вкруг всей гавани; всего у них было 2082 пушки и 18 700 человек экипажа; на каждом 84 и 74 пушечном корабле (которых всего было 8) находилось 4 пушки, могущие бросать мраморные ядра в три пуда весом. Союзный флот имел всего 10 линейных кораблей, 10 фрегатов, 2 корвета, 1 бриг, 2 шхуны, 2 тендера — итого 27 судов; в том числе русских 4 корабля и 4 фрегата. Союзный флот стал входить в гавань: впереди английский адмирал, на корабле «Азия»; с наваринской крепости, у входа на горе, сделали холостой, сигнальный выстрел, и все утихло. За английской начала вступать французская эскадра (адмирал Риньи).
Наша эскадра шла последней и потому проходила между огнем крепости и береговых батарей, которые молчали при проходе английской эскадры. На эти выстрелы наши не отвечали, а спешили к месту; она стала борт о борт с турецкими кораблями, по левую руку от входа, между тем как английская и французская эскадры заняли середину и правую стороны подковы. Наш адмиральский корабль «Азов» (капитан 1 ранга Лазарев), под флагом контр-адмирала графа Гейдена, стал ближе всех к середине; от него к входу в гавань: «Гангут» (командир Авинов), «Иезекииль» (командир Свинкин), «Александр Невский» (командир Богданович); фрегаты: «Проворный», «Елена», «Кастор» и «Константин».
Главная сила турок находилась по правую руку при входе в гавань. Тут стояло, в первой линии, два линейных корабля их и четыре двухдечных фрегата; далее один большой фрегат, линейный корабль и три фрегата различной величины, а во второй линии мелкие суда; по обоим концам подковы, у входа в гавань и стало быть на ветре, стояло 5 брандеров.
Английский адмиральский корабль «Азия» бросил якорь перед турецким и египетским кораблями, которые стояли оба рядом; за ними подошли прочие английские, а потом французские корабли. Шлюпка с английским офицером с фрегата «Дармута», посланная к турецкому адмиралу, проходила мимо брандера, с которого вдруг ружейным залпом убили этого офицера и нескольких матросов. Французский адмиральский фрегат «Сирена» стоял вплотную подле этого брандера и египетского фрегата и мог бы потопить тотчас виновный брандер, но надо было дать время английской шлюпке удалиться. Египетский фрегат не выдержал и первым пустил два ядра в «Сирену»; она тотчас же ответила всем лагом и почти с первого раза уничтожила своего неприятеля.
В то же время, как и при входе в гавань, английский адмирал послал на шлюпке другого офицера уведомить турецкого адмирала, что если сам он не начнет дела, то мы драться не хотим. Вместо ответа и этот офицер был убит из ружья, а турецкий адмиральский корабль пустил несколько ядер. Тогда «Азия», английский флагман, открыл такой страшный огонь, что оба неприятельских адмиральских корабля вскоре разбиты были в пух.
При первом выстреле, которым убит был английский переговорщик, русская эскадра вступила в гавань и должна была выдержать сильный огонь береговых батарей, которые дотоле молчали. Она пустилась влево, вдоль турецкого флота, бросая якорь бок о бок с неприятелем; наш «Азов» стал против адмиральского корабля Тагира-паши, и не прежде, как заняв свое место, корабли наши открыли убийственный огонь против тройной линии турецкого флота.
Четыре часа без умолку страшный гром пушек раскатывался по простору — дым налег черной тучей на всю обширную гавань; турки смолкли — замолчали и наши; а когда ветер, дувший от входа в гавань, согнал тучи дыма на берег, к горам, то увидели, что турецко-египетского флота нет.