Русские мелодии и ритмы чрезвычайно многообразны: то плавные и раздольные, как реки и степи, то гулкие и буйные, как вихрем проносящиеся тройки, то долгие и печальные, как осенние или зимние ночи. Отсюда и богатство музыкальной палитры русских композиторов и музыкантов.
В музыке, как и в народном эпосе, каждый народ выражает свой характер, свою культуру. Стоит лишь воспроизвести наугад ту или иную мелодию или танец, и мы тут же без особого труда узнаем в них и венгра, и итальянца, и норвежца, и индийца.
Мысль о связи психологических особенностей народов с природной средой их обитания присутствует во мл литературных и музыкально-художественных произведениях. В частности, вот как она излагается устами ряженого гостя в опере Н. А. Римского-Корсакова «Садко»:
…От скал тех каменных у нас, варягов, кости,
От той волны морской в нас кровь-руда пошла.
А мысли тайны — от туманов, мы в море родились,
Умрем на море…
А что же легло в основу «загадочной русской души»? Очевидно, она формировалась в ходе смешения великого множества племен и «языцев», именуемого восточными славянами, или Русью, отмеченного летописцем в «Повести временных лет», и слагалась из неповторимых психологических особенностей каждого племени.
Так, поляне-киевляне отличались добродушием и гостеприимством, а также мужеством и отвагой в борьбе с врагами Отечества. Не терпели диктата и изгоняли неугодных народу князей или посягавших на власть иноземных пришельцев.
У древлян был несколько иной характер — более замкнутый и суровый, ведь они, как и дреговичи, жили в лесах и на болотах. Однако слыли прямыми и простодушными. Так, расправившись с киевским князем Игорем за жадность и непомерные поборы с древлян, сами же, ничто же сумняшеся, предложили в мужья овдовевшей княгине Ольге своего «хорошего и справедливого» князя — Мала.
Своеобразным характером обладали кривичи — мена, обитавшие в среднем течении Днепра вокруг их столицы — Смоленска. Это были тороватые, расхожие люди умевшие и торговать, и ладьи смолить, и хлеб выращивать, и скот пасти, поклоняясь главному своему скотьему богу — Волосу (Велесу). Отсюда и стали их пазы «рожками» — мастерами игры на пастушьих рож
Радимичи и северяне свой норов имели. Рослые, могучие, воинственные. Никому не хотели подчиняться и потому позже других племен вошли в состав Киевской Руси, укрываясь в своих непроходимых Брыньских лесах.
Самым большим племенным союзом Русского Севера являлись вятичи, обитавшие на всем обширном пространстве ириокских долин и возвышенностей и под стать раздолью и простору обладавшие широтой натуры. Этот край — та самая приокская рось, на территории которой вокруг Москвы сложилась впоследствии средневековая Россия.
И разве не удивительно, что многие психологические черты представителей древних славянских племен и до сей поры сохранились и прослеживаются в облике и характере коренных жителей ряда наших русских, украинских и белорусских областей. Присмотритесь к ним, прислушайтесь к их речи, и тогда вам откроется многое такое, чего вы ранее не замечали в повадках псковичей или костромичей, полтавчан или харьковчан, белорусов Полесья и Могилевщины. Не здесь ли корни великого многоцветья нашего народного и классического искусства, родники которого не иссякают никогда?
Но вернемся к антам. Как отмечает В. В. Мавродин, именно с них начинается политическая история восточных славян (IV–V вв.). В это же время они вышли из Среднего Поднепровья на морские просторы и стали вытеснять Византию из ее черноморских владений в Крыму и на Дунае. Есть сведения, что в VII веке славяне на своих лодках-однодревках бороздили воды Черного, Мраморного, Средиземного и Адриатического морей. Силу их ударов познали Эпир и Ахайя, Малая Азия и Апулия, Крит и Солунь, Киклида и Иллирия. Об этом мы узнаем из «Жития Дмитрия Солунского». Тогда же западные славяне заселили все побережье Балтийского моря от Старграда на Дунае до границ Дании и Каданьского (Гданьского) залива.
О походах восточных славян в южные моря рассказывают грузинские церковные летописи, которые, в частности, упоминают о том, как в 626 году «скифами, кои суть русские», был осажден Константинополь. Это сообщение еще раз подтверждает наш вывод о том, что восточные славяне уже в те времена были широко известны под их самоназванием «русь». Русь знали и по трудам Стефана Сурожского, и Георгия Амастридского, описавших прибытие русского посольства в Константинополь в 839 году, и по торговле с купцами-русами в Херсонесе (Корсуни) в Крыму, с которых «царь Рума» (византийский император) брал десятину.
Греческие хроники сообщают также о существовании «русского каганата» в Среднем Поднепровье, о посольстве кагана «народа рос» к императору Византии Феофилу. Уже тогда (в VIII в.) русские ездили «слами» (послами) и «гостями» (купцами) в Константинополь, торговали и жили в нем, как и на всем побережье Русского (Черного) моря, и настойчиво добивались от империи признания за Русью прав черноморской державы, свободного плавания и торговли, безопасности русских людей, их «слов» и «гостей», живущих в городах «ромеев», уважения к «закону русскому». И когда Византия стала утеснять эти права, в июне 860 года был предпринят киевским князем Аскольдом знаменитый поход на Константинополь. 360 русских кораблей неожиданно напали на Царьград, воспользовавшись тем, что император Михаил стянул свои силы для обороны границ в Малой Азии от нападения арабов.
Вот как об этом рассказывает патриарх Фотий: «Народ Рос — неименитый народ, не считаемый ни за что, но получивший значение со времени похода против нас, народ уничиженный и бедный, но достигший блистательной высоты и несметного богатства, народ где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием, неожиданный, незамеченный, так быстро и так грозно нахлынул на наши пределы, как морская волна, истребил живущих на этой земле, как полевой зверь траву или тростник или жатву… О, как все тогда расстроилось и город едва, так сказать, не был поднят на копье!»
Фотий рисует картину появления перед Константинополем русских витязей: «Помните ли тот час, невыносимо горестный, когда приплыли к нам варварские корабли… когда они проходили перед городом, неся и выставляя пловцов, поднявших мечи и как бы угрожая городу смертью от меча».
Осада византийской столицы завершилась установлением «мира и любви», а также согласием империи признать права Руси при условии обращения ее в христианскую веру. Договор о согласии принять христианство от Византии и «епископа-пастыря» из Константинополя был заключен семь лет спустя, о чем сообщается в «Окружном послании» патриарха Фотия и в биографии императора Василия Македонянина, который «склонил к дружбе народ русский, воинственный и языческий, раздавая ему одежды золотые, серебряные и шелковые, установив с ними дружбу и соглашение, уговорил принять крещение».
Вот когда, оказывается, произошло первое «крещение Руси», начатое с самого киевского князя Аскольда и ого приближенных. По всей видимости, именно этот факт и лег в основу летописной легенды о крещении киевлян князем Владимиром.
Итак, Аскольда мы можем с полным основанием считать первым русским киевским князем, принявшим христианство от Византии, и учредителем первой епископии на Руси. Об этом свидетельствуют византийские хроники, рассказывающие, как после набега на Константинополь Аскольд прислал свое посольство не только в целях заключения прочного мира и установления справедливых для обеих сторон условий торговли, но и для решения вопроса об основании христианской митрополии в Киеве. Византийские императоры Василий и Михаил, сообщается далее, заключив прочный мир с «русами» и щедро одарив их золотом, серебром и шелковыми тканями, крестили прибывших, а патриарх Фотий назначил для Киева епископа. В связи с этим событием в своем окружном послании Фотий делает следующее заключение:
«Не только Болгарский народ переменил прежнее нечестие на веру Христа, но и тот народ, о котором многие рассказывают и который в жестокости и кровопролитии все народы превосходит, оный глаголемый Росс, который поработил живущих окрест его и, возгордись своими победами, воздвиг руки и на Византийскую империю, и сей, однако, ныне переменил языческое и безбожное учение, которое прежде содержал, на чистую и правую Христианскую Веру, и, вместо недавнего враждебного на нас нашествия и великого насилия, с любовью и покорностью вступил в союз с нами. И столько воспламенна их любовь к вере, что и епископа и пастыря, и христианское богослужение с великим усердием и тщанием приняли».