Однако вскоре сын Владимира Мономаха Мстислав изгнал посадников Олега, сам Гориславич бежал в Рязань, но и оттуда вскоре ушел в страхе перед Мстиславом. В 1097 году по решению Любечского съезда часть вотчины Святослава Ярославича была разделена между Олегом, Давидом и Ярославом[73]. Что при этом досталось Олегу Святославичу, летопись умалчивает, и, как развивались дальнейшие события вплоть до 1113 года, тоже неизвестно. В. Н. Татищев отметил, что в 1113 году Олег Святославич владел и Тмутараканской землей[74]. Приведенные историком сведения чрезвычайно интересны, хотя они отсутствуют в дошедших до нас источниках. Можно предположить, что на какое-то время Олег возвращается в Тмутаракань, однако его правление там было недолгим. В 1115 году он умирает в Чернигове[75].
Итак, Олег Святославич вовсе не отрицательный герой «Слова». Его действия и поступки находили объяснения и поддержку летописцев. Так, рассказывая о взятии Мурома, летописец сообщает: «Олег же надѣяся на правду свою, яко правъ бѣ в семь, и поиде к граду с вои… и бысть брань люта… Олег же вниде в городъ, и прияша и горожане»[76].
Оправдывает князя и автор «Слова», с большим уважением относясь ко всему роду Ольговичей: «…Игоря, сына Святъславля, внука Ольгова» (в данном случае подчеркнутыродословные связи героя поэмы), в других фрагментах «Слова» Ольговичи имеют титул «храбрый»: «Ольговичи, храбрыи князи». «Дремлет въ полѣ Ольгово хороброе гнѣздо» и т.д.
Симпатии автора «Слова» заметны и в насмешливом отношении к Владимиру Мономаху, отнявшему у Олега черниговский стол. Когда Олег «ступает въ златъ стремень въ градѣ Тьмутороканѣ. Тои же звонъ слыша давныи великыи Ярославь, а сын Всеволожь Владимиръ по вся утра уши закладаше въ Черниговѣ».
Как считает А. Н. Робинсон, «автор не случайно предварил этот контекст указанием на различие времен Ярослава и его внуков (Олега с Мономахом): «…минула лѣта Ярославля, были плъцы… Ольга Святъславлича». Но вслед за этим получалось, что Ярослав (умер в 1054 году) мог слышать звон золотого стремени внука только из мира потустороннего. Это естественно, такова была идеологическая реалия, отвечавшая культу предков, который существовал у князей до конца XIII века»[77]. Автор «Слова» давал понять Ольговичам, «что их предок, тот же Ярослав, был удовлетворен подвигом Олега, восстановившего его завещание»[78]. Мономах понимал, что нарушил завет деда жить князьям между собой в мире. Ведь это к Владимиру Мономаху относятся слова знатных киевских бояр, «мужи смыслени», когда он начал ссору со Святополком за киевский стол: «Почто вы распря имата межи собою? А погании губять землю Русьскую?»[79]. Олег находился далеко, в Тмутаракани, и вынужден был обращаться к помощи половцев, своих родственников, а Владимир там, на Руси, нередко нарушал заповедь Ярослава Мудрого.
Культ к покойному Ярославу объясняется существованием на Руси у князей до конца XIII века культа предков, к которым они обращались в трудные моменты с мольбой о помощи.
Возвращаясь к временам Игоря, автор исследования, цитируемого нами, В. А. Захаров пишет: «Обращение автора «Слова» к векам минувшим, в которых Ольговичи, несмотря на все трудности, оказались победителями, объясняло и поведение Игоря, «внука Ольгова», захотевшего «поискати града Тьмутороканя». Действительно ли Игорь Святославич хотел вернуть эту далекую землю, вотчину его предков черниговских князей, или это просто эпическая мечта? Ответить на этот вопрос односложно нельзя, и вот почему. Ни в одном из дошедших до наших дней письменных источников, кроме «Слова», нет и намека на то, что Игорь отправился в поход с целью захвата, возвращения Тмутаракани. Но, с другой стороны, Игорь, вероятно, знал, что Тмутаркань находилась где-то за Доном, за полем половецким, ведь именно туда он отправился со своей дружиной: «…и рече Игорь къ дружинѣ своеи: “Братие и дружино! луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти; а всядемъ, братіе, на свои бръзыя комони да позримъ синего Дону”». Даже солнечное затмение, которое воспринималось современниками как беда именно рода Ольговичей, как своего рода проклятие[80], не остановило Игоря: «Спала князю умь похоти, и жалость ему знамение заступи искусити Дону Великого».
77
80