Внешне все три издания А. И. Мусина-Пушкина („Русской Правды“, „Поучения“ Мономаха и „Слова о полку Игореве“) были выполнены в общем однотипно (предисловия, текст и перевод, печатавшийся в две колонки на одной странице, примечания внизу страниц); различие лишь в том, что в первых двух изданиях был применен для текста церковно-славянский шрифт, а для издания „Слова“ — гражданский. Однако, по существу, издание „Слова“ было выполнено значительно более тщательно, и этим мы в первую очередь, конечно, обязаны сотрудничеству Н. Н. Бантыша-Каменского и А. Ф. Малиновского. Насколько хорошим было для своего времени издание „Слова“, ясно показывает также и сравнение его с вышедшим в 1804 г. изданием песен Кирши Данилова, выполненным А. Ф. Якубовичем.
Однако как бы ни высоко оценивали мы первое издание „Слова“ сравнительно с другими однотипными изданиями его времени, неподготовленность науки на рубеже XVIII—XIX вв. для такого рода изданий выступает в нем со всею яркостью. То, что сейчас кажется нам простым и ясным в „Слове“, не было „узнано“ его первыми издателями, нагромоздившими на и без того испорченный переписчиками текст „Слова“ свои собственные ошибки прочтения. Но эти же самые ошибки издателей свидетельствуют, однако, о добросовестности их как археографов. Издатели предпочли оставить текст темным, чем произвольно его „прояснять“. Они не выдумывали текста, но печатали его с тою точностью, с какою это им позволяла их осведомленность в палеографии, в древнерусском языке, в русской истории и исторической географии. И нет лучшего доказательства добросовестности первых издателей, чем те самые ошибки, те „темные места“, которые они допустили в своем издании.
Явное непонимание текста „Слова о полку Игореве“ заметно во многих местах первого издания, где неправильно разделены или слиты слова текста (в подлиннике, по свидетельству А. И. Мусина-Пушкина, слова были писаны в сплошную строку).[640] Так, например, в первом издании „Слова“ напечатано раздельно „къ мети“, „по скочи“, „затвори въ Дунаю“, „сице и рати“, „мужа имѣ ся“. Слова эти не представляют сейчас для нас никаких сомнений в их значении. Непонятные им слова первые издатели „Слова“ писали иногда с прописных букв, предполагая в них собственные имена. Так получились „село в Переяславской области“ Шеломянем (стр. 10), „Кощей — якобы собственное имя какого-то половца (стр. 22), „Урим“ (вм. „у Рим“) — якобы один из воевод или соратников князя Игоря (стр. 27), „Чага“, отожествленная с Кончаком (стр. 28), и др. Наконец, издатели „Слова“ оставили без перевода следующее место: „великому хръсови влъкомъ путь прерыскаше“ (стр. 36).
Следует, однако, сказать, что не только в деталях, но и в самом общем его содержании „Слово“ не было понято ни его издателями, ни их современниками. Литературная среда конца XVIII — начала XIX в. искала в „Слове“ по преимуществу соответствий своим собственным предромантическим вкусам. В „Слове“ искали оссианизм, искали сведений о древних народных „бардах“, увлечение которыми достигло к концу XVIII в. большого напряжения. Вместе с тем, нравственно-патриотическое содержание „Слова“ оставалось совершенно нераскрытым. „Словом“ гордились как произведением, свидетельствующим о существовании высокой поэтической культуры на Руси в XII в. Восторги вызывало упоминание в „Слове“ Бояна, в котором современники видели прежде всего народного певца типа шотландских бардов, привлекали внимание отзвуки язычества в „Слове“ и приметы существования на Руси собственного Олимпа богов по типу греческого и общая элегическая настроенность „Слова“.
Современники в один голос сопоставляли „Слово“ с поэмой Оссиана. Эти сопоставления не подкреплялись никакими фактами, но они имели свои эмоциональные основания: тесно связанное с народной поэзией „Слово“ было несомненно ближе навеянной духом фольклора поэзии Макферсона, чем литературе классицизма. Отталкивание от классицизма в равной степени влекло и к Оссиану и к „Слову“, заставляя сближать их между собой.
Отклики современников на открытие „Слова“ поражают своим однообразием. Херасков, впервые оповестивший русское общество об открытии „Слова“ в поэме „Владимир“, счел нужным сравнить его автора с „полночным Оссианом“ и упомянуть о Бояне.[641] Н. М. Карамзин, известивший со своей стороны европейское общество о том же в журнале „Северный обозреватель“, также сравнивает „Слово“ с „лучшими Оссиановскими поэмами“ и подчеркивает упоминание в нем о Бояне. Цитируя „Слово“ на французском языке, он перифразирует его, приспособляя его к поэтической системе Оссиана.[642]
642
Вот как характеризует „Слово“ Н. М. Карамзин (привожу в переводе Е. В. Барсова): „Слог исполненный силы, чувства величайшего героизма, разительные изображения, почерпнутые из ужасов природы, составляют достоинства сего отрывка, в котором поэт, представляя картину кровавого сражения, восклицает: «Увы! чувствую, что кисть моя слаба, что я не имею дара великого Баяна — сего соловья времен прошедших»“ (Е. В.