А ты, буйный Роман, и Мстислав!
Храбрая мысль влечет ваш ум на подвиг.
Высоко паришь на подвиг в отваге
точно сокол на ветрах паря,
стремясь птицу в смелости одолеть.
Есть ведь у вас железные молодцы
под шлемами латинскими.
От них дрогнула земля,
и многие страны —
Хинова,
Литва,
Ятвяги,
Деремела,
и половцы копья свои повергли,
а головы свои подклонили
под те мечи булатные.
Но уже, о князь Игорь,
померк солнца свет;
а дерево не добром листву сронило:
по Роси и по Суле города поделили.
А Игорева храброго полка не воскресить!
Дон тебя, князь, кличет
и зовет князей на победу.
Ольговичи, храбрые князья, поспели на брань...
Ингварь и Всеволод
и все трое Мстиславичи,
не худого гнезда соколы!
Не по праву побед
расхитили вы себе владения!
Где же ваши золотые шлемы
и копья польские
и щиты?
Загородите полю ворота
своими острыми стрелами
за землю Русскую,
за раны Игоревы,
буйного Святославича!
Уже, ведь, Сула не течет серебряными струями
для города Переяславля,
и Двина болотом течет
для тех грозных полочан
под кликом поганых.
Один только Изяслав, сын Васильков,
позвонил своими острыми мечами
о шлемы литовские,
прибил славу деда своего Всеслава,
а сам под красными щитами
на кровавой траве
был прибит литовскими мечами
на кровь со своим любимцем,
а тот и сказал:
„Дружину твою, князь,
птица крыльями приодела,
а звери кровь полизали“.
Не было тут брата Брячислава,
ни другого Всеволода:
так в одиночестве изронил он жемчужную душу
из храброго тела
через золотое ожерелье.
Уныли голоса,
поникло веселие,
трубы трубят городенские.
Ярославичи и все внуки Всеслава!
Уже склоните стяги свои,
вложите (в ножны) свои мечи поврежденные,
ибо лишились вы славы дедов.
Ибо вы своими крамолами
начали наводить поганых
на землю Русскую,
на достояние Всеслава.
Из-за усобицы ведь настало насилие
от земли Половецкой!
На седьмом веке Трояна
кинул Всеслав жребий
о девице ему милой.
Он хитростями оперся на коней
и скакнул к городу Киеву
и коснулся древком
золотого престола киевского.
Скакнул от них лютым зверем
в полночь из Белгорода,
объятый синей мглой;
поутру же вонзил секиры, —
отворил ворота Новгорода,
расшиб славу Ярослава,
скакнул волком
до Немиги с Дудуток.
На Немиге снопы стелют из голов,
молотят цепами булатными,
на току жизнь кладут,
веют душу от тела.
У Немиги кровавые берега
не добром были посеяны,
посеяны костьми русских сынов.
Всеслав князь людям суд правил,
князьям города рядил,
а сам ночью волком рыскал:
из Киева дорыскивал до петухов Тмутороканя,
великому Хорсу волком путь перерыскивал.
Для него в Полоцке позвонили к заутрене рано
у святой Софии в колокола,
а он в Киеве звон тот слышал.
Хоть и провидящая душа у него в храбром теле,
но часто от бед страдал.
Ему провидец Боян
давно припевку, разумный, сказал:
„Ни хитрому,
ни умелому,
ни птице умелой
суда божьего не миновать“.
О стонать Русской земле,
помянув первые времена
и первых князей!
Того старого Владимира
нельзя было пригвоздить к горам киевским:
вот ведь и теперь встали стяги Рюриковы,
а другие — Давыдовы,
но врозь у них полотнища развеваются.
Копья поют!
На Дунае Ярославнин голос слышится,
кукушкою безвестною рано кукует:
„Полечу, — говорит, — кукушкою по Дунаю,
омочу бобровый рукав в Каяле реке,
утру князю кровавые его раны
на могучем теле“.
Ярославна рано плачет
в Путивле на забрале, приговаривая:
„О ветер, ветрило!
Зачем, господин, веешь ты наперекор?
Зачем мчишь хиновские стре́лки
на своих легких крыльицах
на воинов моего милого?
Разве мало тебе было под облаками веять,
лелея корабли на синем море?
Зачем, господин, мое веселье
по ковылю ты развеял?“.
Ярославна рано плачет
в Путивле городе на забрале, приговаривая:
„О Днепр Словутич!
Ты пробил каменные горы
сквозь землю Половецкую.
Ты лелеял на себе Святославовы насады
до стана Кобякова.
Прилелей же, господин, моего милого ко мне,
чтобы не слала я к нему слез
на море рано“.