О, далече зайде соколъ, птиць бья, — къ морю!{133}
А Игорева храбраго[150] плъку[151] не крѣсити!{134}[152]
За нимъ[153] кликну Карна и Жля,
поскочи по Руской земли,{135}
смагу людемъ[154] мычючи{136} въ пламянѣ розѣ.
Жены руския[155] въсплакашась, аркучи:
„Уже намъ[156] своихъ милыхъ ладъ
ни мыслию смыслити,
ни думою сдумати,
ни очима[157] съглядати,
а злата и сребра ни мало того потрепати“.
А въстона бо, братие, Киевъ тугою,
а Черниговъ[158] напастьми.{137}
Тоска разлияся по Руской земли;
печаль жирна тече[159] средь[160] земли Рускыи.[161]
А князи сами на себе крамолу коваху,
а погании сами,
побѣдами нарищуще на Рускую землю,
емляху дань по бѣлѣ отъ двора.{138}
Тии бо два храбрая Святъславлича,[162]
Игорь и Всеволодъ —
уже лжу убудиста[163] кото́рою,[164]
ту[165] бяше успилъ{139} отецъ[166] ихъ —
Святъславь{140} грозный[167] великый[168] киевскый[169] грозою:{141}
бяшеть притрепалъ[170] своими сильными[171] плъкы[172]
и харалужными мечи;
наступи на землю Половецкую,{142}
притопта хлъми и яругы,
взмути[173] рѣкы[174] и озеры
иссуши потокы[175] и болота.{143}
А поганаго[176] Кобяка изъ луку моря
отъ желѣзныхъ[177] великыхъ[178] плъковъ[179] половецкыхъ[180]
яко вихръ, выторже:{144}
и падеся Кобякъ въ градѣ Киевѣ,
въ гридницѣ Святъславли.
Ту нѣмци и венедици,
ту греци и морава
поютъ славу Святъславлю,
кають[181] князя Игоря,
иже погрузи жиръ во днѣ Каялы рѣкы половецкыя,[182]
рускаго злата насыпаша.{145}
Ту Игорь князь высѣдѣ[183] изъ сѣдла злата,
а въ сѣдло кощиево.{146}
Уныша бо градомъ забралы,{147}
а веселие пониче.
А Святъславь[184] мутенъ сонъ[185] видѣ[186]
въ Киевѣ на горахъ.{148}
„Си ночь съ вечера одѣвахуть[187] мя, — рече, —
чръною[188] паполомою
на кроваты[189] тисовѣ;
чръпахуть ми синее вино,
съ трудомъ[190] смѣшено,{149}
сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ{150}[191]
великый женчюгь{151} на лоно
и нѣгуютъ[192] мя.
Уже дьскы[193] безъ кнѣса{152}
в[194] моемъ теремѣ златовръсѣмъ.[195]
Всю нощь съ вечера
бусови{153}[196] врани възграяху у Плѣсньска,{154}[197]
на болони{155} бѣша дебрь кияня,[198]
и несошася[199] къ синему морю“.{156}
И ркоша бояре князю:
„Уже, княже, туга умь полонила;
се бо два сокола слѣтѣста[200]
съ отня стола злата
поискати града Тьмутороканя,{157}[201]
а любо испити шеломомь Дону.
Уже соколома крильца[202] припѣшали
поганыхъ саблями,
а самаю[203] опуташа[204]
въ путины желѣзны.{158}
Темно бо бѣ въ 3[205] день:{159}
два солнца помѣркоста,{160}[206]
оба багряная стлъпа погасоста
и съ нима[207] молодая мѣсяца,
Олегъ и Святъславъ,{161}
тъмою[208] ся поволокоста
и въ морѣ погрузиста,
и великое буйство подаста[209] хинови.{162}[210]
На рѣцѣ на Каялѣ{163} тьма свѣтъ покрыла;
по Руской земли прострошася половци,
акы[211] пардуже гнѣздо.{164}
Уже снесеся хула на хвалу;
уже тресну нужда на волю;
уже връжеся[212] дивь[213] на землю.
Се бо готьскыя[214] красныя дѣвы
въспѣша на брезѣ синему морю:
звоня рускымъ златомъ,{165}
поютъ[215] время Бусово,{166}
лелѣютъ месть Шароканю.{167}