Выбрать главу

Дружинные представления о „чести“ и „славе“ отчетливо дают себя чувствовать в „Слове о полку Игореве“. „Слово“ буквально напоено этими понятиями. Все русские князья, русские воины, города и княжества выступают в „Слове“ в ореоле „славы“ или „хулы“.

Вот почему иногда автор „Слова“ лишь напоминает ту или иную характеристику в форме вопроса, как всем известную: „Не ваю ли вои злачеными шеломы по крови плаваша? Не ваю ли храбрая дружина рыкаютъ акы тури ранены саблями калеными на полѣ незнаемѣ?“ — говорит автор „Слова“ о дружине Рюрика и Давыда Ростиславичей. Мы бы сказали теперь, что это вопрос „риторический“: он лишь напоминает о той славе, которой пользовалась дружина Рюрика и Давыда. В аспекте народной молвы оценивается и поражение Игоря: „уже снесеся хула на хвалу...“.

Давая характеристики русским князьям, автор „Слова“ вспоминает прежде всего об их славе. Перед нами в „Слове“ как бы проходит общественная молва о каждом из русских князей и об их дружинах.

В своих отзывах о русских князьях автор „Слова“ как бы пересказывает молву о них: „Великый княже Всеволоде! ...Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, а Донъ шеломы выльяти!“; „Галичкы Осмомыслѣ Ярославе!... Грозы твоя по землямъ текутъ, отворяеши Киеву врата, стрѣляеши съ отня злата стола салътани за землями“; „Ярославли и вси внуце Всеславли! Уже понизите стязи свои, вонзите свои мечи вережени. Уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ“, и т. д.

В этих характеристиках русских князей отчетливо чувствуется и общерусская народная „слава“ (ср. „грозы твоя по землямъ текутъ“ или „уже бо выскочисте изъ дѣдней славѣ“).

Такой же „славой“ обладают и отдельные города (Новгород славен „славою Ярослава“) и земли (им передают свою славу местные дружины; например, Курскому княжеству — „куряне“ — „свѣдоми къмети“; Черниговскому — „черниговьские бы́ли, съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы“, побеждающие кликом без щитов с одними „засапожниками“ своих врагов, „звонячи въ прадѣднюю славу“, и т. д.).

Автор „Слова“ нередко оценивает события с точки зрения той „славы“, которая распространяется по Руси об этих событиях. Подобно тому, как летописец, на основании той же народной молвы, оценивает исторические события с точки зрения их „небывалости“ (ср. в Ипатьевской летописи под 1094 г.: „не бе сего слышано во днех первых в земле руской“; ср. в Лаврентьевской летописи под 1203 г.: „взят бысть Кыев Рюриком и Олговичи и всею Половецьскою землею и створися велико зло в Русстей земли, якого же зла не было от крещенья над Кыевом. Напасти были и взятья не якоже ныне зло се сстася“), — автор „Слова“ пишет о поражении Игоря: „То было въ рати и въ ты плъкы, а сицей рати не слышано!“.

Поисками „славы“ отчасти объясняет автор „Слова“ и самый поход Игоря. Собираясь на половцев, Игорь и Всеволод сказали: „Мужаимѣся сами: преднюю славу сами похитимъ, а заднюю си сами подѣлимъ“. В ночь перед битвой русичи Игоря перегородили своими черлеными щитами великие поля, „ищучи себѣ чти, а князю славы“. Именно так понимает побудительные причины к походу Игоря и Святослав Киевский: „Рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себѣ славы искати“. Поисками личной славы объясняют поход Игоря и Всеволода также и бояре Святослава Киевского: „се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испити шеломомь Дону“.

Понятия чести и славы звучат в „Слове“ и тогда, когда они прямо не упоминаются. Игорь говорит дружине: ,,Луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти“ или „хощу бо, — рече, — копие приломити конець поля Половецкаго; съ вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону“. И здесь речь идет, следовательно, о добывании личной славы.

Неоднократно упоминается в „Слове“ и дедняя слава — слава родовая, княжеская: Изяслав Василькович „притрепа славу дѣду своему Всеславу“, Ярославичи и „все внуки Всеслава“ уже „выскочисте изъ дѣдней славѣ“; Всеслав Полоцкий расшиб „славу Ярослава“ — славу новгородскую.

Наконец, в „Слове о полку Игореве“ неоднократно упоминается и о пении той самой „славы“ — хвалебной песни, в которой конкретизировалось понятие „славы“ как народной молвы. Песни Бояна были песнями хвалебными — „славами“ („они же сами княземъ славу рокотаху“), посвященными тому или иному герою и их подвигам („которыи дотечаше, та преди пѣснь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю предъ пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславличю“).