На Немизѣ снопы стелютъ[317] головами,{242}
молотятъ чепи харалужными,[318]
на тоцѣ животъ[319] кладутъ,[320]
вѣютъ душу отъ тѣла.
Немизѣ кровави брезѣ
не бологомъ бяхуть посѣяни,
посѣяни костьми рускихъ сыновъ.[321]
Всеславъ князь людемъ судяше,
княземъ грады рядяше,[322]
а самъ въ ночь влъкомъ[323] рыскаше:{243}
изъ[324] Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя,{244}
великому Хръсови{245} влъкомъ[325] путь прерыскаше.
Тому въ Полотьскѣ[326] позвониша заутренюю рано
у святыя Софеи въ колоколы,
а онъ въ Кыевѣ звонъ слыша.{246}
Аще и вѣща душа въ дръзѣ[327] тѣлѣ
нъ часто бѣды страдаше.
Тому вѣщей Боянъ
и пръвое[328] припѣвку, смысленый, рече:
„Ни хытру,
ни горазду,
ни птицю горазду
суда божиа не минути“.
О стонати Руской земли,
помянувше пръвую[329] годину
и пръвыхъ[330] князей!
Того стараго Владимира
нельзѣ[331] бѣ пригвоздити къ горамъ киевьскымъ:{247}[332]
сего бо нынѣ сташа стязи Рюриковы,
а друзии — Давидовы,[333]
нъ розно ся[334] имъ хоботы пашутъ.{248}[335]
Копиа поютъ!{249}
На Дунаи Ярославнынъ[336] гласъ{250} ся[337] слышитъ,[338]
зегзицею незнаема[339] рано кычеть:{251}
„Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каялѣ рѣцѣ,
утру князю кровавыя его раны
на жестоцѣмъ его тѣлѣ“.{252}
Ярославна рано плачетъ[340]
въ[341] Путивлѣ{253} на забралѣ, аркучи:
„О вѣтрѣ,[342] вѣтрило!
Чему, господине,[343] насильно вѣеши?
Чему мычеши хиновьскыя стрѣлкы
на своею нетрудною крилцю
на моея лады вои?
Мало ли ти бяшетъ[344] горѣ[345] подъ облакы вѣяти,
лелѣючи корабли на синѣ морѣ?
Чему, господине, мое веселие
по ковылию развѣя?“.
Ярославна рано плачеть
Путивлю городу на заборолѣ, аркучи:
„О Днепре Словутицю!{254}[346]
Ты пробилъ еси каменныя горы
сквозѣ землю Половецкую.
Ты лелѣялъ еси на себѣ Святославли насады[347]
до плъку[348] Кобякова.
Възлелѣй, господине, мою ладу къ мнѣ,
а быхъ не слала къ нему слезъ
на море[349] рано“.
Ярославна рано[350] плачетъ[351]
въ[352] Путивлѣ на забралѣ, аркучи:
„Свѣтлое и тресвѣтлое слънце![353]
Всѣмъ[354] тепло и красно еси:
чему, господине,[355] простре горячюю свою лучю
на ладѣ вои?
Въ полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже,{255}
тугою имъ тули затче?“.
Прысну море полунощи;
идутъ[356] сморци мьглами.
Игореви князю богъ путь кажетъ
изъ земли Половецкой
на землю Рускую,
къ отню злату столу.
Погасоша вечеру зори.[357]
Игорь спитъ,[358]
Игорь бдитъ,[359]
Игорь мыслию поля мѣритъ[360]
отъ великаго[361] Дону до малаго Донца.
Комонь въ полуночи Овлуръ{256} свисну за рѣкою;
велить князю разумѣти:
князю Игорю не быть!
Кликну,
стукну земля,
въшумѣ трава,
вежи ся половецкии подвизашася.
А Игорь князь поскочи[362]
горнастаемъ[363] къ тростию
и бѣлымъ гоголемъ на воду.
Въвръжеся[364] на бръзъ[365] комонь,
и скочи съ него бусымъ[366] влъкомъ.[367]
И потече къ лугу Донца,
и полетѣ соколомъ подъ мьглами,[368]
избивая гуси и лебеди
завтроку,
и обѣду,
и ужинѣ.
Коли Игорь соколомъ[369] полетѣ,
тогда Влуръ влъкомъ[370] потече,
труся собою студеную росу:
претръгоста бо своя бръзая[371] комоня.