Это противопоставление мира войне пронизывает и другие части „Слова“. Автор „Слова“ обращается к образу пира, как апофеоза мирного труда: „ту кроваваго вина не доста; ту пир докончаша храбрии Русичи: сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую“. С поразительной конкретностью противопоставляя русских их врагам, он называет последних „сватами“: как уже было сказано выше, Игорь Святославич, действительно, приходился „сватом“ Кончаку (дочь Кончака была помолвлена за сына Игоря — Владимира). Отсюда следует, что образ пира-битвы не просто „заимствован“ из фольклора, где он обычен, а умело осмыслен применительно к данному конкретному случаю. Той же цели противопоставления мира войне служат и женские образы „Слова о полку Игореве“ — Ярославна и „красная Глебовна“.
Перед нами, следовательно, целая политическая концепция автора „Слова о полку Игореве“, в которую, как часть в целое, входят традиционные образы устной речи: „битва-молотьба“, „битва-пир“ и т. д.
Итак, автор „Слова о полку Игореве“ углублял, развивал старые образы, раскрывал их значение, детализировал их, заставлял читателя ярко почувствовать их красоту. Он брал то, что уже было в русском поэтическом языке, брал общее, а не случайное, брал укоренившееся.
Возникает вопрос: в чем же „Слово о полку Игореве“ связано с книжной традицией своего времени? Эти связи есть, но в буржуазной исследовательской литературе о „Слове“ они были сильно преувеличены. К различным выражениям „Слова“ были механически подобраны многочисленные параллели из летописи, из „воинских повестей“, из переводной хроники Манассии, из „Повести о разорении Иерусалима“ Иосифа Флавия, из Библии и т. д. Хаотически нагромождая параллели из произведений самых различных жанров, исследователи забывали, однако, что многое в этих параллелях было обусловлено общностью живого русского языка — основы всех этих оригинальных и переводных сочинений. Забывалось, что и летописи, и „воинские повести“ пользовались русской военной и феодальной терминологией, что в основе близости „Слова“ ко многим другим произведениям древней русской литературы лежала сама русская жизнь, а не „влияние“, „заимствование“ и „традиция жанра“. Так, например, такие выражения, как „преломить копье“, „стрелы идут, аки дождь“, „отворить ворота“ и мн. др., в которых искали стилистические трафареты „воинских повестей“, на самом деле были либо военными терминами, либо обычными выражениями живой устной речи XII в. Они свидетельствуют не о традициях тех или иных жанров в „Слове о полку Игореве“, а о близости „Слова“ к русской действительности.
Тем не менее „Слово о полку Игореве“ — произведение письменное. Как бы ни были в нем сильны элементы устной речи и народной поэзии, оно все же писалось и писалось как литературное произведение. „Слово“ — не запись устно произнесенной речи или спетой исторической песни. „Слово“ было с самого начала написано его автором, хотя автор и „слышал“ все то, что он писал, проверял на слух его ритм, звучание, обращался к своим читателям, как оратор к слушателям, а иногда и как собеседник.
Письменное происхождение „Слова“ сказывается прежде всего в смешении различных приемов устного народного творчества. В „Слове“ можно найти близость и к устной народной причети, и к былинам, и к славам, которые пелись князьям, и к лирической народной песне. Такого смешения фольклор не знает. Не знает фольклор и того сложного построения, каким отличается „Слово“. В особенности противоречат фольклору постоянные и типичные для „Слова“ обращения от современности к прошлому. Наконец, в „Слове“ имеются и отдельные книжные выражения: „растекашется мыслию по древу“, „скача, славию, по мыслену древу“, „истягну умь крѣпостию своею“, „свивая славы оба пола сего времени, рища в тропу Трояню“, „спалъ князю умь похоти“ и некоторые другие. Замечательно, однако, что все эти немногие книжные обороты встречаются по преимуществу в начале „Слова“. Из всех частей „Слова“ его первая часть, — там, где автор колеблется в выборе своей манеры, — ближе всего стоит к книжной традиции, хотя и не подчинена ей целиком. С развитием своего произведения автор „Слова“ решительно отбрасывает все эти отдельные элементы книжной речи и пишет так, как говорит: горячо, страстно, проникаясь единственным стремлением убедить, взволновать, возбудить в своих читателях патриотические чувства. Перед нами, таким образом, не следование традициям книжности, а отход от этих традиций, отход, который совершается в „Слове“ тут же — на глазах у читателя, по мере того, как голос автора креп в его обращении к своим современникам.