Эти цветовые эпитеты не могут быть сведены к фольклорному вкладу в изобразительные средства „Слова“. От фольклора идут такие сочетания, как „синее море“, „черный ворон“. Палитра „песнотворца“ значительно богаче, и он пользуется ею свободно и смело, то передавая реальный цвет предмета (черная земля — чернозем, зеленая трава), то прибегая к нарочито символическому звучанию цветового эпитета (синее вино, черное одеяло, кровавые зори, серебряная седина). Цветовые эпитеты „Слова“ свидетельствуют об изощренной чуткости автора к цвету (синие молнии, серебряные берега, серебряные струи). Все эти эпитеты образуют определенную цветовую гамму точно выбранных и примененных, ярких и чистых тонов.
Особенно любит автор „Слова“ золото — не только как цветовой эпитет, но и как материал различных драгоценных узорочий княжеско-дружинного быта. Золото постоянно „посвечивает“ или „звенит“ в строках поэмы, порой к нему присоединяется матовое свечение жемчуга: „златой“ или „златокованный“ княжеский престол, „златые“ или „золоченые“ шеломы, стремена, седла и стрелы воинов, русское золото в уборе готских дев, „злато и паволокы и драгыя оксамиты“ в добыче русских воинов... „Песнотворец“ — тонкий ценитель изделий русского прикладного искусства и дорогого парадного оружия своих героев. Эта любовь к „златой утвари“ закономерно отражается и в символическом применении эпитета: „великый Святослав изрони злато слово с слезами смешено“, князь Изяслав Василькович „изрони жемчюжну душу из храбра тела чрес злато ожерелие“.
В развитии повествования в „Слово“ включены и памятники архитектуры. Софийский собор далекого Полоцка напоминает о себе могучей музыкой своих колоколов, которая якобы слышна в Киеве. В „гриднице Святославли“ рухнул исторгнутый из степей вихрем русской воинской грозы „поганый Кобяк“. Здания как бы наделяются способностью живого чувства — скорбью о поражении Игоря „проникнуты“ городские стены: „уныша бо градом забралы, а веселие пониче“. Златоверхий терем выглядит грозной приметой в вещем сне Святослава: „уже дьскы без кнеса в моем тереме златовръсем“...
Все это обнаруживает в авторе „Слова“ человека высокой художественной культуры. Законно поставить вопрос: каким же было русское искусство эпохи „Слова“ и нет ли между ним и „Словом“ более глубоких общих черт в их идейном и формальном строе?
Каковы, прежде всего, рамки эпохи „Слова“? Это, конечно, не только 80-е годы XII столетия. „«Слово» не могло возникнуть без подготовительного периода в русской литературе“ (А. С. Орлов). Основная идея „Слова“ — мысль о единстве русского народа, сознание гибельности феодального дробления его сил и „призыв русских князей к единению как раз перед нашествием монголов“ (К. Маркс) — кристаллизовалась начиная от „Повести временных лет“, от времени Мономаха. Как позже „потребности самообороны“ ускорили образование русского централизованного государства,[598] так в XI—XII вв. те же условия почти непрерывной борьбы Руси с кочевой степью — печенегами и половцами — ускоряли формирование идеи единства русского народа перед лицом иноплеменного мира, мысль о необходимости единения его сил. Она развивалась вместе с ростом центробежных сил феодального сепаратизма, как их антитеза, как реакция передовых слоев народа на распад Руси, прежде всего горожан, ремесленников и купцов, а также и крестьянства, разорявшегося и угонявшегося в полон при нескончаемых усобицах князей. Поэтому, рассматривая ниже некоторые явления в русском искусстве, существенные для понимания теснейшей связи „Слова“ с широким кругом русской художественной культуры, мы обязаны выходить за пределы конца XII века и вглубь, и вперед.
2
На протяжении XII столетия русское искусство переживало тот же процесс феодального дробления, что и сама Русская земля. Единое русло искусства времен Киевской державы распадается на ряд областных потоков; в новых феодальных центрах вырастают свои художественные школы, отражающие местные условия и вкусы. Этот новый этап развития русской культуры и искусства был исторически обусловлен и имел свои положительные стороны. Каждая областная школа исходила из одного общего источника — киевского художественного наследия. Но теперь оно глубже проникало в толщу народа, став достоянием многих удаленных от Поднепровья областей. Распространяясь вместе со всем богатством киевской традиции вширь и вглубь, оно вызывало к жизни новые и новые силы, повсюду обнаруживающие исключительное богатство и разнообразие народного творчества разных краев Руси.