Да и в охарактеризованной выше динамической композиции здания, достигшей наиболее полного выражения в черниговском храме Пятницы, была заложена та же тяга к энергичной и активной архитектурной форме. Ее значение можно оценить лишь в свете истории зодчества последующих столетий. Ведь это было зерно, из которого позже развилась русская шатровая архитектура — эти смелые „высотные здания“ древней Руси, ознаменовавшие своим гордым и неудержимым взлетом сложение русского национального государства.
Таким образом „Слово о полку Игореве“ не было одиноким в своем художественном совершенстве и идейном величии. Зодчество — ведущая отрасль средневекового и особенно русского искусства — создавало в его эпоху конгениальные произведения, безупречные по форме и полные большого и актуального идейного содержания. Выше мы попытались указать, но конечно не исчерпать черты сходства и созвучия идей „Слова“ с образами, воплощавшимися в камне.
3
В области русской живописи XII—XIII вв., как и в архитектуре, шел тот же сложный и противоречивый процесс формирования местных школ и одновременно выявления и усиления общерусских особенностей изобразительного искусства.
Но живопись прочнее, чем архитектура, была связана богословской догмой и обязательными правилами иконографии, поэтому доступ нового в эту замкнутую область был почти закрыт; к тому же с усилением феодализма и церкви в живописи побеждал все более отвлеченный и условный идеалистический изобразительный язык. Однако и в эту сферу искусства проникали новые художественные вкусы и просачивались, хотя и в капельных дозах, реалистические элементы. С особенной силой мы можем наблюдать этот процесс в современной „Слову“ монументальной живописи Великого Новгорода, где сложились крупные художественные артели и выросли большие мастера.[611]
Роспись церкви княжеского монастыря под Новгородом Спаса Нередицы (1199 г.) едва ли не более других росписей XII в. проникнута суровым церковно-монашеским учением о греховности земного мира, о грозном карающем божестве и ожидающих грешников муках ада. Новгородские художники воплотили эти идеи с могучим размахом, развернув грандиозную композицию „Страшного суда“, наделив мрачным величием фигуры архангелов, покровителей княжеской власти, и святых, застывших в мертвенном покое. Но сами тела небожителей налиты тяжеловесной, хотя и скованной, земной, физической силой, у них тяжелая поступь, большие руки и ноги, лики святителей и пророков полны такой энергии и выразительности, что сквозь иконографическую схему сквозит жизненная правда, проступают волевые черты новгородских мужей и старцев (рис. на стр. 344—345). Строгую архитектоничность росписи новгородцы заменяют свободным размещением фресок, обтягивающих стены и своды подобно цветному ковру; они любят напряженную и многокрасочную, иногда пеструю цветовую гамму и пишут в широкой размашистой манере, сочетаемой с любовью к орнаментальной графической трактовке ликов и одежд.
Той же страстью к многокрасочности и орнаментальности проникнута роспись церкви Георгия в Старой Ладоге (80-е годы XII в.), — мастер оплетает узором и изображения святых, и все свободные участки. Здесь нет мрачной напряженности и суровости, свойственных фрескам Нередицы, узорчатость и цветистость делают роспись нарядной и праздничной. Легенда о победе Георгия над змием и освобождении им царевны приобретает в истолковании новгородского художника сказочный характер (рис. на стр. 344—345), — стройный витязь в богатом цветном одеянии едет на тонконогом белом скакуне с рыжей гривой и хвостом, царевна в белом одеянии ведет покоренное чудище — змия, покрытого серо-стальной чешуей.
Любовь к ярким и звонким краскам еще с большей силой сказывается в новгородской иконописи XII—XIII вв. Художники смело сочетают лимонно-желтые, розовые, синие и красные тона, иногда фигуры выступают на пылающем киноварном фоне, а в облике святых неприкрыто сквозят простонародные русские черты. Подчас и в небольшую икону новгородский мастер вносит силу и широту монументальной живописи. В отличие от сильной и порой грубоватой новгородской живописи, изобразительное искусство великокняжеского Владимира характеризуется утонченностью и аристократизмом. Здесь, в отличие от свободы нередицкой стенописи, фрески строго связаны с архитектурными формами, а в иконах иногда появляется золотой фон, как бы стремящийся напомнить о золоте киевских мозаик XI в. В отличие от владимирской архитектуры, во владимирской живописи прочнее держатся византийские традиции и дольше работают художники-греки.