— Воевал, согласно приказу, в танке. На должности заряжающего. Взводный меня для взаимодействия послал. Разве он не доложил? — удивился в свою очередь Катаев.
— Где ему, — вздохнул Деревянкин. — Его, беднягу, с поля боя санитары унесли.
— А что касается этого, — Катаев показал подбородком на медаль, — на то есть приказ генерала танковых войск.
— Ну, что ж, поздравляю, — сказал Деревянкин, растроганный. — А то как сквозь землю провалился.
Уже собираясь выходить из землянки, Матвей Иванович спросил:
— А Плюхин наш не пострадал за деревню? Я у ребят еще не был, к вам торопился.
— Куда такой молодец денется? Воюет. Не всем же с командиром роты в прятки играть, как тебе…
— Да завезли меня в танке за тридевять земель, два дня добирался.
…Катаев уже успел устроиться в землянке и отдохнуть с дороги, а Плюхина все не было: он стоял на посту. Но сменившись и узнав о возвращении Катаева, он чуть не бегом направился к землянке.
— Ну, вот и я, — сказал Плюхин, переборов одышку, и радостно оглядел воскресшего друга.
Катаев сидел в тесном кружке товарищей. Здесь был Рублик, Скуратов и огромный Шульга, человек с непомерным аппетитом, получивший в роте прозвище «Три котелка».
— Ты где это столько сажи нашел? — спросил Плюхин. — Чистый трубочист! Вывалялся, словно…
Только сейчас Плюхин заметил медаль на закопченной гимнастерке.
— А я, чучело, и не поздравил. Где отличился-то?
— В танковых войсках воевал. Согласно приказу взводного.
Уже была выпита водочка, выданная Катаеву за все три дня, а настоящий разговор о бое как-то не завязывался.
Матвей Иванович молчал, потому что боялся показаться нескромным. «Зачем пускаться в подробности? — рассудил он. — Еще подумают — медалью хвастаюсь. Может, Плюхин лучше моего воевал».
Плюхин тоже молчал. «Зачем бахвалиться? — думал он. — Ну, отметил меня комбат. Начну расписывать — еще подумает: из зависти, чтобы медаль умалить».
Катаев повел речь о каком-то рве и назвал его по-мудреному, как не называл сроду, — эскарпом. Он старался выглядеть заправским танкистом и про то, как не умел лезть в танк, предусмотрительно промолчал.
Плюхин скупо упомянул о броске гранаты.
— Как жахнуло, одни каблуки от немцев остались, да воротники от рубах!
— А ведь я в рукопашную еще не сходился, — сказал Катаев в раздумье… — Страшно, наверное?
— Да так, ничего, — сказал Плюхин; он помолчал и потом добавил вполголоса: — Только потом, уже после всего, долго цигарку не мог скрутить…
В землянке стало совсем тихо, потому что все здесь знали, какая это штука рукопашный бой, и всем приходилось когда-то по этой причине рассыпать табак дрожащими пальцами.
У Матвея Ивановича было такое ощущение, словно он вернулся домой.
— Конечно, нужна будет танкистам моя подмога — не откажусь, — сказал Матвей Иванович, не то важничая, не то подшучивая над собой. — Только и здесь, в пехоте, делов — дай бог, к новому году управиться!
— Но все-таки, — сказал Плюхин со вздохом, — воюем мы с тобой, Матвей Иванович, вместе с первого начатия. А вот повоевал ты один день в новых войсках — совсем другой разговор!..
В землянку вбежал ротный писарь и закричал так оглушительно, будто звал кого-то в лесу:
— Плюхин Степан — к комбату! На носках! Чтобы искры из-под ног летели… — Потом, пропуская Плюхина вперед, пояснил: — Начальства понаехало — страсть! Одних полковников трое.
Матвей Иванович еще не успел заснуть, когда Плюхин откинул полог плащ-палатки и вошел в землянку. Трудно сказать, что сияло больше: его глаза или орден Красной Звезды, привинченный к гимнастерке и поблескивавший при свете мигалки пятью рубиновыми лучами.
Анна Александровна Караваева
Родная земля
Знатный ростовский сталевар Александр Нечпорук только хотел было завернуть за угол и выйти на шоссе к заводу, как вдруг, пораженный, остановился: улица показалась ему совершенно неузнаваемой. Знакомый под облупившейся охрой заборчик домовладения знаменитого лесогорского лекальщика Степана Даниловича Невьянцева исчез под пышными облаками… яблоневого цвета!.. Белые, напоенные нежным, как первая дрожь зари, розовым пламенем, плыли, летели над землей и сладко дышали навстречу всему живому яблоневые цветы. От яблонь на сталевара пахнуло буйной волей детства, босоногой беготней, восторгами первых вешних дней, когда на родном его Дону каждая пядь земли благоухает и радует человека. Еще вчера эта улица жила своей небогатой весной, а сейчас Нечпорук смотрел и не мог насмотреться. И подумать только, где: на Урале, среди угрюмых лесов, на берегу дрянной, несудоходной речонки.