— Товарищ командир, — озабоченно сказал Казарьян, — товарищ командир, — у меня распухло орудие, что делать? — Он улыбнулся и, словно излучая радость боя, добавил: — За три часа выпустил сто сорок один снаряд…
— Тогда подождите немного, дайте отдохнуть орудию, — сказал командир.
В это мгновение в нескольких шагах от нас с визгом разорвалась мина, пущенная неприятельским минометом. Все сразу полегли на землю. Вслед за первой — другая мина, за ней — третья, и все рвались в роще, где были расставлены орудия батареи.
— Я пойду, товарищ командир, — сказал Казарьян и, ловко вскочив на ноги, быстро пошел своей легкой походкой к орудию.
— Когда неприятель нащупает батарею, продолжайте вести огонь как ни в чем не бывало, чтобы противник не догадался, что он нас нашел, — сказал ему вслед командир. — Тогда они скорее перенесут свой огонь на другую площадь.
И, точно подтверждая слова командира, совсем рядом раздался гулкий выстрел. Орудие Казарьяна снова вступало в бой.
Вечером мы еще раз встретили Казарьяна.
— Батарея, вперед, за мной! — командовал он, выскакивая верхом на дорогу.
Лошади, закусив удила, роняя пену, на быстром аллюре вывезли орудия. Батарея выезжала на новые огневые рубежи,
С новых рубежей, прикрывая пехотинцев, орудия прямой наводкой расстреливали наседающего врага. Белофинны не щадили своих людей. Они шли плотными группами. Выдвинутое далеко вперед орудие Казарьяна расстреливало их картечью в упор. Снаряд за снарядом попадал в группы врагов, взметая их в воздух, вырывая из рядов десятки солдат.
Под прикрытием этого огня наша пехота переходила на новые рубежи.
Был убит наводчик. Казарьян встал на его место… Потом вражеская пуля унесла с собой жизнь подносчика… Но еще оставалось несколько снарядов.
Казарьян сам подносил, сам заряжал, сам наводил; сам давал команду: «Огонь!» И сам стрелял. Его охватило вдохновение боя, оно увеличивалось с каждым выстрелом, действие которого он отлично видел.
— Так! Так! — выкрикивал он. И вдруг остановился. Больше снарядов не было… Оставался только один — последний.
Товарищи из боевого расчета лежали, бездыханные, подле орудия…
Младший сержант сорвал с головы наползавшую на глаза повязку. Враги подбирались к орудию. Казарьян отлично видел их сероватые тужурки. Он зарядил орудие последним снарядом. Затем нагнулся и, вырвав вместе с черничными кустиками кусок дерна, бросил его в жерло орудия. Копнув шанцевой лопаткой, он подбросил туда еще немного земли, затем дернул за шнурок. Ствол орудия был испорчен…
— Ничего вы не получите — ни пушки, ни меня! — закричал он и, зарядив гранату, начал поджидать врагов.
Он затянул гортанным голосом слова родной армянской песни.
О чем он думал в ту минуту? О чем он пел? О прекрасной ли своей стране, о своем ли освобожденном пароде, о ненависти ли к людям, которые хотят поработить нас? Вероятно, все это звучало в его песне.
То ли враги хотели взять его живьем, то ли, слыша его песню, они подумали, что артиллерист сошел с ума…
Когда фашисты приблизились к нему так близко, что хотели уже его схватить, он, не прекращая петь, бросил рядом с собой гранату. Граната, уничтожив несколько солдат, унесла с собой и звучавшую, как песня, жизнь Казарьяна, прервав ее на полуслове. Но он умер победителем.
Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
У края воронки
Это было в начале войны, в июле, когда немецкие войска вторглись в пределы Украины, наполняя ревом несчетных самолетов и танков небо и землю.
Заняв утром оставленное ночью нашим отрядом село Вербки, командир одного из немецких пехотных полков барон Гебзаттель получил от своего высшего начальства три часа на отдых и завтракал с несколькими из своих офицеров в хате сельсовета.
То был длинный с вытянутым лошадиным лицом человек, державшийся важно и говоривший наставительно, но в то же время возбужденный успехом своего полка и вином, которого было достаточно на столе.
— С сегодняшнего дня, господа, мы уже не в Западной, а в Восточной Украине, то есть давно уже советской, — говорил он, — однако нам очень хорошо известно, как украинцы настроены против русских… В восемнадцатом году они ведь вполне были уверены, что получат полную независимость, а получили от русских большевиков советы! Вы, разумеется, знаете, что они не примирились с этим, а я скажу больше: они ждут нас, как своих избавителей… Они помнят, как мы дали им гетмана Скоропадского в восемнадцатом году, как мы поддерживали их Петлюру… А я лично должен вам сказать, знаком был с вопросом об Украине еще с пятнадцатого года, когда был лейтенантом, и никто другой, как мой дядя, генерал от кавалерии в отставке, был тогда председателем немецко-украинского общества… Еще бы, да я отлично помню, как торжественно открывалось это общество и как оно называлось даже… Признаться, несколько длинно, но вразумительно… а именно: «Союз германских ревнителей украинских освободительных стремлений»… Да, да, — пытаясь улыбнуться, показал барон желтый оскал крупных зубов, — мы уже тогда были заняты теми самыми вопросами, которые решаем теперь благодаря нашему фюреру.