И не раз и не два собиралась на груди Волги восставшая Русь, но каждый раз давила ее сила боярская, измена и хитрость людская. На московской площади сложил свою голову удалой атаман Степан Тимофеевич. Но не обезглавлена была правда народная: у крутых волжских яров, в подземелье заповеданном, ждала она часу заветного… И час этот наступил в октябре 1917 года.
Широка и необъятна великая река! Грудью сказочного богатыря кажется ее суровая, необозримая гладь. Несокрушимой силой веет от ее мощного течения, взламывающего лед, стремящегося навстречу солнцу… Сталкиваются, с шумом лезут друг на друга льдины. Затертые пароходы, тупоносые баржи, взламывая лед, с неимоверными усилиями и риском везут боеприпасы, танки, хлеб. Это сталинградская переправа. Она должна обеспечивать Сталинграду наступление. И «полярная» воинская переправа работает день и ночь.
Мы подходим к Сталинграду.
Три месяца беспрерывно длился беспримерный в истории бой. С настойчивостью голодного зверя враг рвался к великой реке. Горел Сталинград — город, заслуживший бессмертие, горели многолюдные цветущие станицы, горели села и хутора. Черным дымом расстилалась кругом холодная вражеская злоба, отравляя и убивая все живое.
Но непоколебима доблесть наших воинов, ставших грудью за свою Родину, за свой дом, за свою свободу, за свою Волгу.
Сталинград! Сегодня миллионы людей в Советской стране и во всем цивилизованном мире на разных языках, но с одним и тем же чувством гордости и восхищения повторяют это слово.
Девяносто дней немцы штурмовали город. Они бомбили его заводы, театры, больницы и сады, они разбивали его дальнобойной артиллерией, растреливали из пулеметов и пушек.
Но город выдержал все. Настал грозный час, час наступления. Оно будет лучшим памятником тем, кто пал, обороняя Волгу и Сталинград. Оно будет памятью русскому мужеству, русскому народу.
От неприступной волжской твердыни воины Красной Армии гонят врага, и он будет стерт с лица земли, как были стерты нашими предками все орды завоевателей, посягнувшие вступить на прекрасные берега великой русской реки. С незапамятных времен мы обручились с Волгой для жизни и теперь бьемся и будем биться за нее насмерть.
Евгений Захарович Воробьев
Снайпер
Снайпер Михаил Лысов вел в роте нехитрое делопроизводство. И хотя Лысов в общей сложности держал карандаш не больше пятнадцати минут в день, за ним, за бойцом, прочно утвердилась кличка писаря.
Он явно тяготился своими обязанностями, а кличка казалась снайперу даже оскорбительной.
— Разрешите податься «в отставку»? — упрашивал Лысов командира роты. — Увольте из писарей. Ну, не лежит у меня душа к канцелярским принадлежностям, никак не лежит.
Командир роты был непреклонен.
— Найдешь бойца с таким же четким почерком, как твой, — пожалуйста. А так беспорядок пойдет, нельзя.
Почерк у Лысова, как назло, был каллиграфически безупречен, просто на редкость. И он по-прежнему ходил в роте в писарском звании…
Ротный писарь сидел на пне, очищенном от снега, и составлял строевую записку, когда, откуда ни возьмись, вынырнул вражеский бомбардировщик — огромный самолет, клейменный свастикой. Зениток поблизости не было, а низкая облачность служила врагу прикрытием от истребителей.
«Юнкерс» сделал заход и сбросил бомбу. Михаил Лысов, как и все бойцы, прыгнул в окоп. Но он не зажмурился, не вобрал голову в плечи, а спокойно наблюдал за бомбардировщиком.
Писарь вскинул полуавтомат и прицелился. Он сделал всего три выстрела, и самолет загорелся. Одна из бронебойно-зажигательных пуль попала в мотор.
Немецкий летчик пытался сбить пламя. Он проделывал сложные эволюции, но все было напрасно. Бомбардировщика тянуло к земле.