— Сержант Рахманов! Выдвигайтесь на угол кустов, в окоп станкового пулемета. Остановите их! Мне нужно еще полчаса!
— Есть, товарищ комбат! А…
— Адъютант, возьмите патроны в моем расчете!
— Есть!
Через мгновенье Рахманов с ружьем и полным патронташем бежал по траншее. Потом он пробежал кустами и спрыгнул в одной траншее на опушке.
На площадке, отрытой очень старательно, стоял безмолвный станковый пулемет. Пулеметчиков не было. На земле валялись ленты, россыпи стреляных гильз. Два немецких танка были уже не дальше трехсот метров, когда Рахманов изготовился к стрельбе. Хорошо, что наблюдатель заметил их вдалеке. Да какое уж там вдалеке! По брустверу рядом брызнула, выбросив фонтанчиком землю, длинная очередь. Рахманов выстрелил. Вторая очередь прошла над головой.
«Сейчас расстреляют меня», — мелькнула у Рахманова мысль.
Он снова выстрелил. В калиновый куст позади окопа с резким воем шлепнул и не разорвался снаряд.
— Бронебойным бьет! Неужели в меня? — Рахманов увидел танк в огне, убегающих от него немцев. И выстрелил в третий раз. Но тут же обругал себя. Другой танк на всей скорости уходил за гребень, стреляя бронебойными снарядами. Они резко выли. Оглянувшись, Рахманов увидел наши тяжелые танки. Грозно и неотвратимо шли они в атаку. Это их удара по врагу дожидался командир батальона. Рахманов счастливо улыбнулся, оглядываясь вокруг. Над высотой и лесом все еще маячило упругое белое облачко. Утро разгоралось.
Константин Александрович Федин
Мальчик из Семлева
Шел литературный вечер в Доме Красной Армии, в Москве. Из-за стола я вглядывался в ряды слушателей, затихших в торжественном и старомодном зале. Ряды уходили далеко, и лица, ясно различаемые на передних стульях, где-то на середине зала утрачивали подробности черт, а в конце сплывались в нераздельные легкие полосы, желтоватые от электричества и слегка туманные. Но повсюду общее выражение лиц объединяло их в однородную массу людей сосредоточенных, серьезных и уравновешенных тем спокойствием, какое приобретается после пройденных и выдержанных испытаний. Аудитория состояла из командиров, прибывших с фронта, и неподвижный огонь взглядов, казалось, отсвечивал опытом сражений, а сжатые рты как будто старались не выдать горечи, которой наполнен народ на войне.
Вдруг где-то во втором ряду среди суровых и взрослых людей я увидел детское лицо, выделявшееся нежностью красок и блеском чистых широких глаз.
Это был мальчик, одетый в военную форму, с худенькой шейкой, вытянувшейся из слишком просторного воротника с сержантскими петличками. Он был совсем невелик ростом и тянулся, чтобы лучше все видеть, и каждая черточка выражала трепетное любопытство, и все происходившее с публикой происходило с ним настолько в увеличенном размере, что если, посмеявшись, зал становился опять серьезным, то его тонкий рот долго еще сверкал застывшей улыбкой детского удовольствия.
— Смотри, — сказал я своему другу, сидевшему за столом рядом со мной, — смотри во второй ряд, какой там воин.
И мы начали пристально глядеть на мальчика, дивясь его присутствию здесь, его мирному облику в воинском одеянии, всей его маленькой, необычайно жизненной фигурке.
Минут десять спустя мне передали из рядов аккуратно сложенную записочку:
«Мальчик, на которого вы указали, участвовал во многих делах партизанских отрядов и регулярных частей, дважды представлен к правительственной награде, привел десять „языков“».
Мы перечитали несколько раз эти строки, поворачивая в пальцах записку и так и этак, с сомнением косясь друг на друга.
— Надо с ним поговорить, — сказал я.
И как только кончился вечер, мы попросили разыскать в публике мальчика и привести к нам.
В смежной с залом комнате мы прождали недолго. Вскоре раздался громкий, отчетливый стук, и очень увесистая дверь неожиданно легко отворилась. Вошел плечистый, высокий, большерукий лейтенант и, громко сдвинув ноги, распрямляясь и делаясь еще выше, спросил:
— Разрешите ввести?
В первый момент мы не совсем поняли, кого собирались ввести. Но лейтенант обращался к нам, а мы не имели никаких оснований что-нибудь не разрешать, и мы сказали:
— Пожалуйста!
Уходя, лейтенант оставил дверь приоткрытой, и на смену ему в ее узкой щели тотчас появился мальчик в военной форме.
Так же, как лейтенант, он щелкнул каблуками громоздких сапог, вытянулся и взглянул нам по очереди в глаза.