Однако он не выпустил руки сержанта. Другие тоже остались на своих местах, несмотря на то, что все поняли команду.
Тогда конвойные, которым мигнул обер-лейтенант, ретиво подскочив, оттащили Плотникова от сержанта, при котором остался Линник, державший его крепко, и Очеретько от Молодушкина; Готковой же, передав Семенова Молодушкину, отодвинулся к Задорожному сам и стал на место Плотникова.
Между украинцами и русскими бойцами расстояние было не больше двух шагов, но дело было не в том, чтобы их отделить друг от друга.
Фон Ган, старавшийся держаться на одной линии с полковником, чтобы не потерять ни крупицы его одобрения своей затее, подбросил как мог молодцеватей голову, точно приготовился говорить перед целым батальоном, и начал, тщательно выбирая слова и глядя не столько на Задорожного, сколько на трех других около него:
— Украинцы!.. Мы все понимаем, все знаем! Вас заставили сражаться против нас большевики, — мы это знаем. В восемнадцатом году, тогда... все было тогда иначе, чем теперь. Тогда вы могли быть свободным народом, — вот чем вы могли быть тогда, если бы не русские большевики вами тогда овладели!.. Кто нес вам свободу и независимость тогда? Мы, немцы... Это называлось тогда по-украински, вы знаете, — самостийность, — вот как это называлось, украинцы... Так я говорю? — вдруг перебил он свою речь вопросом, однако ему никто не ответил, и он продолжал, мельком взглянув на полковника: — Я говорю так, как надо: самостийность, и мы, немцы, вам ее дали, они ж, русские, — показал он пальцами на Молодушкина и других, — у вас ее отняли. Они, русские большевики, с которыми мы воюем, отняли у вас все, чем вы жили: хозяйство, землю, завели эти самые кол-хо-зы, которые вы, — нам хорошо известно это, — ненавидите изо всех сил!.. Они отняли у вас религию, да, даже ре-ли-гию, а вы были такие религиозные — в каждом хуторе церковь и ваш этот, как называется, поп. Они уничтожили по-ме-щи-ка, да, которого вы почитали... у которого вы... могли брать в аренду зем-лю... Они, эти русские, — он опять указал пальцем на Молодушкина, — ввели у вас большевизм, который вы ненавидите.
Тут фон Ган посмотрел искательно на барона Гебзаттеля, и тот при слове «большевизм» качнул одобрительно головой.
— Вот врет-то, — буркнул Плотников Молодушкину. Очеретько же, обращаясь к Задорожному вполголоса, сказал то же самое, только по-украински:
— Бреше, як цюцик.
Но кивок командира полка окрылил обер-лейтенанта, и он закончил речь с подъемом:
— Повторяю вам, украинцы, что русские — наши враги и они — ваши враги... Сзади вас яма. Столкните сейчас же туда этих русских и тогда... тогда мы вас будем лечить, украинцев, и мы вас вылечим, и мы вас пустим домой к своим семьям... Поняли?.. Ну... Начинай...
Он приостановился, но, не видя ни малейшего движения среди четырех украинцев, скомандовал раздельно:
— Начи-най.
Очеретько слегка толкнул локтем Задорожного, но тот видел и сам, что ему надо ответить за всех своих, как старшему, и, кашлянув, начал:
— Во-первых, разрешите сказать вам, что это вы напрасно даже и сделали, нас разделили на русских и украинцев: мы все одинаково советские бойцы.
— Постой, постой! — закричал фон Ган. — Ты что мне по-русски? Ты — украинец?
— Украинец!.. А вам як хочется, щоб я по-вкраински балаков, то я можу и по-вкраински...
— Постой, постой, — вновь перебил фон Ган, не ожидая для себя ничего подходящего от сержанта, и указал на Очеретько, спросив предварительно:
— Как твоя фамилия?
— То не нажить, яка в менэ хвамилия, а шо касаемо вкраинец, то як же ни, — расстановисто начал Очеретько. — Вкраинец, та еще из-пид Пирятина. А як вы хвалились, шо все чисто знаете, то може и то знаете, що Пирятин — вин усим приятель, так же бачите, и русьским... Касаемо земли, то вже усим известно, — землю мы получили паньску в вичность... А що Хитлера вашего замест иконы встремить, то, сказать вам прямо, не треба, хай ему бис. А касаемо помищиков...
Фон Ган не дал ему закончить. Пусть ни командир полка, ни кто-либо из офицеров не понял, что именно сказал про Гитлера этот дерзкий украинец, зато он понял и закричал визгливо:
— Молчать, мерзавец... Сейчас же столкай всех русских в яму, ну! Иначе, иначе... — он только показал Очеретько кулак, на момент захлебнувшись от злобы, но вместо Очеретько ответил на его визг Готковой:
— Касаемо русьских, то они у нашему Союзи на равних правах з нами, вкраинцами, также само и в Красной Армии, и того вы не дождетесь, шоб мы их, товарищей своих ридных, кудысь товкали.
— Ага. Та-ак... Так вот вы какие появились! — вне себя от того, что провалилась его затея, закричал фон Ган. — В таком случае вы, вы, русские, столкните их, их, этих мерзавцев.