Но все же будущее предстало перед лейтенантом в самом неутешительном свете.
Он вздохнул, обошел вокруг перекошенной «системы», вылез на плоскость, внимательно осмотрел мотор и убедился, что он цел. Но и это не утешало.
Чинить обгорелого ветерана не станут в такое горячее время. Значит, прощай полеты. Значит, придется сидеть у моря и ждать погоды, пока получишь новый самолет. В это время остальные летчики будут летать за Сиваш. А «собственный батальон» Седельникова напрасно будет ждать «своего» летчика, к которому привыкли бойцы и командиры, которого они так дружественно встречали на крохотной посадочной площадке, весело разгружая «систему» и насовывая Седельникову в карманы десятки писем родным и друзьям на Большую землю. Будет теперь летать к его батальону кто-нибудь другой, и он расскажет в ответ на любопытные вопросы о катастрофе Седельникова, и батальонцы, пожалуй, станут посмеиваться над своим незадачливым воздушным извозчиком.
Лейтенант стиснул кулаки и пересохшими от жара и волнения губами послал в пустое небо, где скрылся враг, несколько энергичных напутствий. Отведя душу, он подумал, что нужно отправляться на аэродром и позаботиться о доставке туда же поврежденной «системы».
Нахлобучив шлем и скользя по размокшей от дождя глинистой земле, Седельников побрел к грейдеру. Там он сел на камень, свернул папироску и стал ждать. Спустя четверть часа с запада показался тяжелый «додж». Седельников встал и поднял руку. «Додж» затормозил, елозя колесами по грязи, съехал боком к канаве у края грейдера. Сидевшие в кузове красноармейцы столпились у одного борта. Шофер открыл дверку кабины и высунулся.
Седельников коротко объяснил суть дела, и красноармейцы дружной гурьбой вылезли из грузовика и пошли за лейтенантом к самолету. С шутками и смехом они подлезли под плоскости, подперли их плечами и потащили машину на костыле к дороге. Там они взгромоздили ее на платформу грузовика, притянули веревками, и беспомощная «система» уныло поехала на грузовике к родному аэродрому. Седельников хмуро сидел в кабине рядом с шофером и не слушал утешений.
Как и ждал Седельников, командир эскадрильи капитан Токарчук, старый волк гражданского воздушного флота с тремя значками на груди, свидетельствующими о том, что он налетал за свою воздушную жизнь девятьсот тысяч километров под всеми небесами, выслушав обстоятельный доклад лейтенанта, закусил седеющие подстриженные усики и мрачно сказал:
— Понятно... Сходи к начхозу и выбери себе подушку помягче.
— Зачем? — растерянно спросил лейтенант.
— А что ж тебе теперь делать, как не спать? Отлетался! Я самолетов не рожаю. Пришлют другой — полетишь. Не пришлют — учись варежки вязать. Все-таки дело будет.
Лейтенант ушел в явно растрепанном душевном состоянии. Он лег в общежитии на койку, повернувшись спиной к окну и натянув на голову одеяло, чтобы не слышать гула моторов и не видеть садящихся и взлетающих «систем» эскадрильи, на которых продолжали работать его друзья. Злая обида грызла лейтенанта. Он даже не пошел обедать и на шутливые обращения летчиков огрызался, как денной барбос из будки, что было совершенно не в его характере, всегда открытом и добродушном. Видя, что человек совершенно выскочил из колеи, товарищи оставили его в покое, и он пролежал неподвижно до ночи.
Ночью Седельников вышел из общежития на улицу. Деревня спала в ночном мраке. К вечеру ветер разогнал тучи, и темно-синюю высь вызвездило крупными и ясными золотыми огоньками. В тишине только слышался легкий шуршащий звук воды. Это за краем деревни мелкие волны Сиваша, шелестя, лизали наглаженный и плотный, как асфальт, песок. Седельников вышел за огороды к самой воде и присел на бугорок, поросший сухим молочаем и колючками. Перед ним простиралась темная поверхность воды, уходящая к горизонту. Над горизонтом изредка мигали острые розоватые вспышки артиллерийского огня, и ветер доносил глухой гул.
Там, в каких-нибудь сорока километрах, пехота, закрепившаяся на пятачке плацдарма, отбивала вражеские атаки. Там дрался «собственный батальон» лейтенанта Седельникова. Сегодня батальон не получил консервов и боеприпасов, и Седельников представил себе, как огорчены его друзья отсутствием летчика и его «системы», к которым бойцы привыкли, как к чему-то родному и своему.