В Люберцы отправились целой делегацией: Юра, Валентин, Тоня. Решать-то непростой вопрос предстояло!
Когда приехали в Люберцы, выяснилось, что на эти отделения принимают с семилетним образованием, а Юра закончил лишь шесть классов. Кроме того, учащиеся этих отделений не обеспечивались общежитием.
Юру эти новости очень расстроили. Но директор училища успокоил Юру:
— Не горюй, парень! — сказал он.— Возьмем тебя в литейщики.
Юра вначале не очень-то обрадовался, а директор, видно, почувствовал его колебания, стал уговаривать:
— Видал в Москве памятник Пушкину? Это, брат, работа литейщиков.
Юра согласился. Экзамены он сдал на одни пятерки, был зачислен в ремесленное училище, жить переехал в общежитие.
Валя вернулся из Москвы, всю мою тревогу успокоил, а следом — письмо от Юры, подробно рассказывал о житье-бытье, распорядке дня, в письмо вложена фотография: Юра в форме ремесленника. Показался он мне повзрослевшим, форма ему была очень к лицу, тем более что он ее подогнал по росту, выглядел в ней опрятно, аккуратно.
Написала я своей старшей сестре Марии, которая жила недалеко от Москвы в Клязьме, попросила разрешения, чтобы Юра воскресные дни проводил у нее. Хотелось, чтобы мальчик не ощущал одиночества. Мария съездила в Люберцы, пригласила Юру в гости.
Письма он писал подробные, понимал, что матери и отцу любая мелочь в жизни сына интересна. Да и привык советоваться с нами. Мне его тоже не хватало: у меня ведь вошло в привычку обсуждать с детьми жизненные планы, так и эдак прикидывать.
Большущее письмо было о первом посещении завода. Такие цехи он видел впервые в жизни. Некоторые поразившие его машины он даже зарисовал, чтобы я могла лучше представить. Писал он о своем мастере Николае Петровиче Кривове, о том, как он привел их к месту будущей работы — в литейный цех. Жутко и захватывающе все: куда ни глянь — огонь, дым, струи расплавленного металла. Рабочие ходят в специальных, жаронепроницаемых спецовках, на головах у всех каски. Привел он в письме слова старого рабочего, который приветливо встретил новичков: «Огонь силен, вода сильнее огня, земля сильнее воды, но человек сильнее всего!» Конечно, ребятам все показалось в диковинку, они даже побаивались, опасались, что раскаленный металл может их обжечь. В страхах своих Юра не признался, я сама поняла, когда прочитала: «Но ты не волнуйся, мама, вели мы себя дисциплинированно, от Николая Петровича не отходили». Потом Юра сообщил, что его определили к станку, стали учить на формовщика. Рассказывал он о товарищах, с которыми вместе живет в комнате, о книжках, которые удалось прочитать. Чувствовалось, он сразу же вошел в новую жизнь.
Месяца через два-три я собралась в Москву. Сердце матери неспокойно, пока само не убедится: у сына все в порядке.
Приехала я в Люберцы рано поутру, группа была на теоретических занятиях. Нашла я воспитателя, рассказала, зачем приехала. Он меня понял, стал знакомить с училищем, по минуткам объяснил распорядок дня, повел в общежитие.
— Посмотрите, какой порядок в комнате! Юра у них старостой выбран, он следит за тем, чтобы тут чисто, уютно было. Мы очень им довольны, очень грамотный рабочий растет. Советуем в вечернюю школу поступить, чтобы у него среднее образование было завершено. Думается, что ему следует продолжить обучение. Отличников мы направляем в индустриальный техникум, их зачисляют без экзаменов.
Пришел Юра с занятий, обрадовался встрече. Гостинцами (привезла я окорок, яблок из сада, варенье) поделился с товарищами. Бывает, что иные ребята вроде бы матерей стесняются. Юра, наоборот, в комнату провел, со всеми ребятами познакомил. Сказала я ему насчет вечерней школы, он согласно кивнул:
— Пусть не волнуются. Я и сам чувствую: надо учиться.
Разузнал, что дома происходит: о том, что Валентин женился, любимая его племянница вовсю лопочет, Бориска неважно учится. Спросил:
— Может, мне удастся его урезонить? Я ему отдельное письмо напишу.
Отправилась я в Клязьму, где на улице Гоголя жила моя сестра Мария с детьми Надей (она была на три года постарше Юры) и Володей, который родился перед самой войной. Жили они втроем, муж Марии — Кирилл Георгиевич Дюков, прошедший всю войну, трагически погиб на железной дороге в 1947 году.
Здесь, в Клязьме, Юра проводил все воскресные дни. Я, конечно, интересовалась, как Юра ведет себя, не в тягость ли его приезды для сестры. Она мне сказала: наоборот, Юра всегда-всегда по хозяйству помогает, всю мужскую работу делает — то заборчик поправит, то крыльцо починит, то печку подмажет. Да и с двоюродным своим братом Володей занимается, помогает ему по русскому языку.
Недавно Надя, Мариина дочка, привезла старую тетрадь, в которой Володя писал диктанты под Юрину диктовку. Листали мы эту тетрадку, заметили: диктантов много, а ошибок в них к концу все меньше да меньше. На последних страничках Юра даже пятерку брату вывел, подписался: Ю. Гагарин.
Неподалеку жила и моя младшая сестра Ольга с девочками Лидой, на год Юры младше, да маленькой Галинкой, которая родилась в конце войны и которую отец не увидал. Ольгин муж Николай Ричардович погиб накануне Дня Победы. Ольга с дочками перебралась из Брянска в Клязьму, поближе к старшей сестре.
Ольга тоже порассказала о Юре, о том, что он ласковый, заботливый и очень веселый.
Уехала я из Москвы успокоенная: сын мой на верном пути.
Перед Новым годом пришло от Юры коротенькое письмо, полное радостных сообщений: 14 декабря 1949 года его приняли в комсомол, за отличные успехи в учебе и практике наградили билетом на елку в Колонный зал Дома союзов.
Новый, 1950 год семья наша встречала почти в полном составе: Алексей Иванович, я, Валентин с женой Марией, Зоя с мужем Димой Бруевичем и дочкой Тамарочкой, Бориска. Не хватало только Юры: билет на елку в Колонный зал был выдан на второе или третье января.
Встречать его к поезду пришли я, Бориска и Тамара. Смоленский поезд останавливался в Гжатске на короткие минутки, едва стал — бежит мой мальчик: полы форменной шинели развеваются, шапка на затылок сдвинута, сам румяный, довольный и, как всегда, улыбается во весь рот. Тут же у поезда открыл маленький фибровый чемоданчик. Чувствую — сразу всем хочет поделиться. Тамаре вынул гостинец — яркий пакет со сладостями.
— Такой подарок вручают на елке.— А потом говорит: — Ты уж всем дай полакомиться. Здесь много, тебе останется.
Пока до дома дошли, он про Колонный зал рассказывал. Все его там поразило: красивые лестницы, огромные хрустальные люстры, натертый паркетный пол. Но более всего, конечно, елка — лесная красавица и все аттракционы: всевозможные игры, хороводы. Говорил взахлеб: «Представляете?.. Нет, вы представить не можете!» Очень уж ему хотелось, чтобы мы вместе с ним будто бы поприсутствовали на этом торжестве. Юра не уставал говорить о елке в Колонном зале. Но рассказал и о том, как весело встретил он Новый год. Конечно, отправился он в Клязьму. Перечислил все радостные заботы: и как елку украшали, и как они с Надей винегрет готовили, и какие вкусные пироги тетя Маруся напекла. За столом собрались обе семьи: Мариина и Ольгина. Не хватало только самой Марии. Так уж выпало, что она дежурила в поликлинике в эту ночь. Ребятишкам очень хотелось, чтобы семьи были в полном сборе, но в поликлинике работал очень строгий вахтер, он, зная Марииных ребят, даже не вызвал бы сестру к ним.
Юра дошел до этого места в рассказе, на минуточку замолк, обвел всех задорным взглядом и сказал:
— А я говорю: «На спор — вызову тетю Марусю!» В половине двенадцатого ребята гурьбой пошли к поликлинике, нажали звонок, сами отошли, на крыльце только Юра остался. Выглянул вахтер, Юра голосу своему тревогу придал:
— Мам-ка рожает! — И вроде бы заплакал.
Вахтер сразу же заторопился:
— Сейчас, мальчик! Сейчас фельдшер-акушерка придет.— Заспешил в поликлинику, зовет: — Мария Тимофеевна! Срочный вызов! Роды!
Мария вышла, Юру увидела — сразу, конечно, все поняла.
Юра заразительно смеялся, да и нам всем было весело, когда мы представляли, как он роль свою играл. Алексей Иванович смеялся, приговаривал: