Мы засиделись допоздна.
— Пора спать, — поднимаясь со скамейки, наконец сказала я.
— А может, пройдемся? — предложил Григорий Амвросиевич.
— Куда?
Он наклонился и тихо сказал мне на ухо:
— Москву давно не слушали.
— Я что-то устала сегодня. Иди один.
Я вернулась в дом и легла спать. А муж пошел к нашим близким знакомым, у которых был сильный радиоприемник.
Румынские власти строго запретили слушать передачи из Москвы. Всякий, кто нарушал этот запрет, рисковал нажить большие неприятности. Потому-то мы наглухо закрывали двери, окна, ставни и только тогда в настороженной тишине включали приемник. И вот сквозь далекий шум и треск прорывается знакомый голос Левитана:
— Говорит Москва. Передаем последние известия…
Лежа в постели, я представляла себе, как муж и наши друзья, обступив радиоприемник, с жадностью ловят каждое слово об успехах советских людей, об их трудной борьбе за новую жизнь. Вспомнилась Россия, суровый родной Петроград, Черное море, Севастополь… Неужели я больше никогда не побываю в родных краях? С такими мыслями я засыпаю.
— Зина, проснись, — сквозь сон слышу знакомый и такой далекий голос — Проснись, Зина. Проснись. Новость-то какая!
Я с трудом открываю глаза. Комната залита лунным светом. У постели стоит муж. Он почему-то улыбается, глаза радостно блестят.
— Говори скорее, что такое, — прошу я.
— А вот угадай, — усмехается Григорий Амвросиевич, подогревая мое любопытство.
— Ну, не томи, Гриша.
Муж сел рядом, обнял меня и все с той же сияющей улыбкой сказал:
— Поздравляю с новой жизнью. Русские освобождают Бессарабию. У нас будет установлена Советская власть.
— Правда?
— Передали по радио. Румынские войска должны в течение двух дней покинуть Бессарабию.
— Господи, наконец-то…
Мы так были взволнованы этой радостной вестью, что не могли уснуть и проговорили до самого рассвета. А на утро все село знало о предстоящем приходе Красной Армии. Все теперь только этим и жили.
На другой день, покинув укрепленный район на правом берегу Днестра, через село прошли хмурые, подавленные румынские солдаты. В усадьбе помещика Пержу царил страшный переполох. В повозки поспешно укладывалось имущество. Злой, весь заплывший жиром помещик покрикивал на возниц:
— Пошевеливайтесь, говорю вам. К поезду опоздаем. Проклятие королю! — и, схватившись за голову, он убегал в дом. Видно, жалко было расставаться с награбленным добром.
Крестьяне с усмешкой смотрели на суетившегося помещика.
— Солому не забудь погрузить, господин Пержу. Королю подаришь, — под общий смех крикнул кто-то.
Помещик, словно ужаленный, оглянулся и, сердито бормоча угрозы, уселся в бричку и укатил на станцию.
Помещик Пержу славился своей скупостью. Он годами не выплачивал крестьянам заработанные ими деньги. Батраков и поденщиков он кормил такой соленой брынзой, что те потом опивались водой, наживая желудочные болезни.
В том году стояла суровая морозная зима. Небольшие запасы топлива, которые были у крестьян, быстро иссякли. На полях помещика много лет гнили огромные скирды соломы. Тогда жители Радулян попросили Пержу отпустить им на топливо соломы в счет денег, которые он был им должен. Помещик отказал, опасаясь, что крестьяне возьмут соломы больше, чем им положено. Ее ведь не взвесишь.
Эту солому и вспомнили удиравшему помещику.
Но вот и помещичья бричка скрылась в пыльной дымке. Потеряв ее из виду, крестьяне облегченно вздохнули. Старое навсегда уходило из их жизни. А новое? Новое еще было скрыто в неизвестности.
От помещичьей усадьбы толпа двинулась к зданию бывшей примарии[5], чтобы там встретить Красную Армию.
Боря и Миша весь день пропадали неизвестно где. Рано утром я нашла на столе записку: «Мамочка, не волнуйся, мы идем встречать Красную Армию». Но в толпе встречавших сыновей я не нашла.
Радулянцы ждали освободителей. Для дорогих гостей были приготовлены хлеб-соль, букеты цветов, кувшины с вином, прикрытые ярко вышитыми полотенцами. Взоры всех собравшихся устремлены на восток.
Вдруг из переулка выскочил запыхавшийся парнишка.
— Идите скорее… — еще издали крикнул он. — Там советский самолет!
Все бросились за ним. Но никакого самолета за селом не оказалось. Ворча и поругивая сорванца, вернулись обратно. А через час другой мальчик принес новую весть: на Сорокском шоссе видна пыль.
— Это точно Красная Армия идет, — убеждал он с таким жаром, что все поверили ему, и толпа хлынула в противоположный конец села. Но как пристально ни всматривались мы в протянувшееся серой лентой шоссе, никакого движения на нем не было видно. Уже в сумерках возвратились мы к зданию примарии. Решено было не расходиться отсюда до тех пор, пока не дождемся Красной Армии.