Ночная операция была проведена удачно. Разведчики бесшумно похитили из румынской воинской части офицера и солдата и доставили их в штаб. «Языки» оказались болтливыми, от них удалось получить ценные сведения.
Так Борис стал разведчиком. К весне 1942 года он уже был помощником начальника разведки, и ему было присвоено звание младшего лейтенанта.
С болью писал он нам о том, что видел на территории, занятой врагом:
«Сердце обливается кровью при виде того, что натворили фашисты на нашей земле. На месте многих городов и деревень остались только зола и пепел. Тысячи невинных людей расстреляны или угнаны на каторгу в Германию. Я буду мстить немецким извергам, пока бьется в груди сердце».
Летом 1942 года на юге начались сильные бои.
Часть, в которой служил Борис, была переброшена под Харьков и после напряженного двухнедельного боя попала в окружение. Борис получил приказ спасти ценности и имущество полка, но, несмотря на все усилия, сделать этого не смог. Тогда командование приказало часть имущества уничтожить, а другую часть и провизию раздать населению. Сделав все это, Борис с товарищем стал пробираться на восток.
Фронт уже ушел далеко вперед, в селениях и на дорогах шныряли немцы. Днем Борис и его спутник прятались в хлебах, в лесу или отлеживались в кустах на берегу какой-нибудь речки. А ночью, держа наготове автоматы, шли дальше.
— Мы не собирались дешево отдать врагу свои жизни, — рассказывал нам потом Борис. — Сражаться до последнего патрона, а последнюю пулю — в свое сердце. Живыми не сдаваться — так мы решили.
Как-то вечером они подошли к большому украинскому хутору. Слышалась немецкая речь, шум моторов. Заходить в хутор было опасно. А на отшибе, в поле, белел одинокий домик. Направились туда. В домике стояла такая тишина, что он казался вымершим. Но на тихий и осторожный стук Бориса дверь открылась, из нее вышел высокий худощавый старик. Увидев советских офицеров, он испугался:
— Боже мой, куда вы?.. Немцы тут…
— Не пугайся, дед, мы скоро уйдем догонять своих. Только помоги нам.
— С дорогой душой, с дорогой душой, — закивал старик. — Ох, и время настало! Господи, господи…
С минуту все помолчали.
— Вы-то, поди, изголодались, — спохватился старик. Он торопливо поставил на стол миску холодного борща, нарезал крупными ломтями хлеб.
— Спасибо, дед, за хлеб-соль. Теперь можно и в дорогу. Только вот что: у тебя старая, потрепанная одежонка найдется? А то в этом, — Борис кивнул на форменную гимнастерку и галифе, — трудно идти.
— Понимаю, — сказал старик. — Обождите чуток, посмотрю на чердаке. Жинка туда складывала.
Вскоре он принес обоим рваные штаны, рубашки, разбитые ботинки.
— Вот… нашел, — даже смутился старик. — Только тут, кажись, и греха не прикрыть.
— Ничего, сойдет.
Борис и его товарищ быстро переоделись. Свое военное обмундирование и автоматы они зарыли на огороде и попросили старика хранить это в тайне.
— Скоро вернемся, дедушка, заберем свое добро. Ты уж постарайся, сбереги.
— Не сомневайтесь, — заверил старый шахтер и обнял ребят. — Ждать вас будем… Дай вам бог удачи.
Теперь можно было идти и днем и не бояться попасть на глаза немцам.
Узнав, что от станции Миллерово недалеко до Краснодона, Боря уговорил своего спутника зайти к нам.
КРАСНОДОН В ТЕ ДНИ
Немало тревог пришлось пережить нам в Краснодоне. Еще осенью 1941 года, когда немцы бешено рвались к Москве, город стал готовиться к эвакуации.
Однажды утром меня вызвал к себе председатель райпотребсоюза. Вид у него был озабоченный.
— Вот что, Зинаида Трофимовна, — глухо заговорил он. — Надо будет сжечь все архивы и оставить только последние финансовые документы. Может быть, придется оставить город.
Подолгу сидели мы у топившихся печек, сжигая документы. Скорбные, тяжелые мысли не давали покоя. Трудно было примириться с необходимостью оставить город на разграбление врагу. Но мы утешали себя тем, что предстоящая разлука будет временной и короткой.
Положение с каждым днем осложнялось. Уже рассчитали почти всех работников потребсоюза, оставив только меня и Валю Качуру. Все наиболее цепное имущество было уложено в тюки, и мы только ждали приказа выехать из города. Однако этот час оттягивался, и, чтобы понапрасну не терять времени, мы занялись вязкой носков и рукавиц для фронта. Шерсти на складе нашей заготовительной конторы лежало много, и мы были рады случаю пустить ее в дело.