Установил он и радиоприемник в Первомайке.
БОЕВЫЕ ДЕЛА
Константин Амвросиевич, по обыкновению, рано утром уходил на базар. Он приносил скудные покупки и с наигранной веселостью говорил:
— Ну вот, считай, еще день прожили.
Сегодня он вернулся озабоченный, возбужденный.
— В городе переполох. Горит какое-то здание. Дымище — солнца не видать! А что горит, допытаться не смог.
Услышав слова дяди, Боря откидывает одеяло и обрадованно переспрашивает:
— Горит, говорите? Вот хорошо! — и украдкой подмигивает мне.
Встает он оживленный, одевается и не перестает кого-то нахваливать:
— Вот молодцы! Спасли тысячи людей от каторги. Все списки в огонь. Замечательно!
— Чем ты восторгаешься, не понимаю? — пожимает плечами Григорий Амвросиевич.
— Как чем? Да тем, что горит биржа труда, — поясняет Боря. — Через нее наших людей отправляли в Германию. А теперь ее нет. Сгорела — и все!
Еще не успели мы забыть о большом пожаре на бирже труда, как в городе заговорили о новых боевых делах комсомольцев. Но об этом я хочу рассказать подробнее.
…Боря и его новый друг Женя Шепелев осторожно пробираются небольшим, но густым лесом к полотну железной дороги. Вдали заманчиво поблескивает Донец. Идти трудно: кругом глубокие воронки от бомб и снарядов, наполненные водой. Земля мягкая, топкая, расползается под ногами. На спинах ребят мешки с инструментом и взрывчаткой. Гаечные ключи, кусачки обернуты тряпкой, чтобы не гремели. Но кажется, они все-таки позвякивают, и Борис сердито хмурится, прижимает мешок рукой.
Вот они и в чаще леса. Здесь надо переждать до наступления темноты. Тут уже спокойнее, и хорониться так не нужно. Выбрав сухое место, они ложатся под старым раскидистым деревом.
Лесная настороженная тишина, запах опавшей листвы, знакомый лесной уют навеяли Борису что-то родное и близкое. Глубоко вздохнув, он чуть слышно запел:
Женя слушал, затаив дыхание, удивленно глядя на друга.
— Красивая песня, — задумчиво сказал он, когда Боря умолк. — Жалко только, слов не понимаю.
— Про лес тут говорится. — И Боря тихонько, по-русски, повторил:
— А знаешь, на кого мы с тобой сейчас похожи? — оборвав песню, вдруг спросил Борис.
— На кого?
— На гайдуков. Когда-то давно-давно, когда в Молдавии пановали турки да еще изменники-бояре, лучшие люди из народа уходили в леса. Там они собирались в отряды и вели борьбу против угнетателей. И народ любил их, песни про них складывал, сказания. Вот послушай:
— Кодрян — это один из гайдуцких атаманов. Еще были Тобулток, Бужор…
— Не удастся! — убежденно повторил Борис.
С минуту оба молчали. Оба думали о том, что пройдут годы и народ сложит новые песни о новых гайдуках — обо всех тех, кто, не жалея жизни, боролся с врагами родной земли за счастье народа.
— Вот кончится война, разобьем немца, и приеду я к тебе в гости, в Молдавию, — мечтательно заговорил Женя.
— Обязательно приезжай. Понравится тебе моя Молдова, ох как понравится — уезжать не захочешь!
— Она и так уже мне как-то во сне приснилась — так ты ее расхвалил. Да только и у нас хорошо.
Сумерки сгущаются, уже не видно очертаний деревьев. Где-то за городом застрекотал зенитный пулемет. Нервно прощупывает темноту прожектор, и опять все стихает.
— Наши самолеты не дают фашистам спать.
— Пора, — говорит Боря.
Вот и насыпь. На столбах напряженно гудят провода. Гаечным ключом Боря разъединяет на стыке рельс и подкладывает мину.
Потом ребята опять прячутся в чаще леса. Время будто остановилось. Нервы так напряжены, что слышен стук собственных сердец. Боря частенько посматривает на часы и прикладывает ухо к земле. Где-то слышится отдаленный грохот. Он все ближе, слышнее. Вот уже видны выбрасываемые из трубы искры, и в ночной тишине резко отдаются тяжкие вздохи паровоза. Поезд неумолимо движется к роковому месту…